Избранные произведения. Том III

— Я не говорил — сегодня, — упрямо сказал он. — Я говорил: может, сегодня. А так вообще-то край — в начале следующей.

— Ты меня лечишь? — тем же тоном сказал Хунта, после чего выдал тираду на каком-то мерзком жаргоне, из которой Привалов не понял ни слова. Синий ответил еще менее понятно, и они принялись яростно переругиваться через стол.

Вися в паутине, Саша думал о том, что Кристобаль Хозевич, оказывается, тоже по уши замаран в каких-то сомнительных делишках — то ли в спекуляции, то ли в чем похуже. Потом ему вдруг подумалось, что Хунта вообще-то и раньше жил не по средствам. Он одевался во все импортное — за исключением разве что норковых шуб. Его никто никогда не видел в институтской столовке. Машины у него не было, потому что он плевал на запреты и трансгрессировал куда хотел — что характерно, без последствий[60]. На Восьмое марта он дарил женщинам огромные розы на длинных стеблях — настоящие, не магические. Пил он исключительно «Курвуазье» и «Наполеон». Не то чтобы это выходило за рамки, но требовало определенных расходов. Между тем зарплату Кристобаля Хозевича Привалов знал, поскольку обсчитывал институтскую бухгалтерию.

В восьмидесятые Хунта получал четыреста тридцать рублей — профессорскую ставку. Были еще всякие надбавки, но не так чтобы очень уж большие. Столько же получал Киврин — который, однако, ходил в тулупе на меху и пил самогон собственного приготовления, а зарплату тратил на книги.

— В общем, бабло заводим через Хачо, он хочет половину и сразу валит… — тем временем тараторил синий.

— Половину? Он там что, с колокольни сверзился? — поинтересовался Хунта.

Старинное словцо отвлекло Привалова от размышлений и он снова стал прислушиваться.

— Не, ну, он как бы у себя уважаемый человек… — начал было синий.

— Меня не интересует, кто он у себя там, — надменно произнес Кристобаль Хозевич. — Десять процентов, Васюта, десять процентов, и это край. И это скажешь ему ты, Васюта. Если будут вопросы — спроси, чем набить его чучело. Стружкой или соломой. И я все сделаю без магии. Руками. С использованием традиционных инструментов.

Привалов вздрогнул. Он на ментальном уровне ощутил, что Хунта не шутит, причем ни на малейшую дольку. Нет, Кристобаль Хозевич имел в виду именно то, что сказал.

Видимо, Васюта тоже что-то такое почувствовал.

— Не, ну так тоже не надо, — забормотал он, — Хачо не лаврушник какой-нибудь, он смотрящим был в Тамбове…

Хунта с крайним презрением махнул рукой.

— Не парь мне мозги. Да, и напомни — я его везде найду. В родном селе — в первую очередь… Что у нас с жидами?

Саша от удивления чуть не выпал из-под защиты паутины. Он отлично знал: это слово нельзя произносить даже в шутку. Это могли только конченые подонки, фашисты, черносотенцы, мерзавцы. Даже Выбегалло, которого все подозревали в антисемитизме, ни разу не произнес этого слова на публике. Боялся, наверное. А Хунта произнес, вот только что. Совершенно спокойно, безо всяких нервов, как будто это было обычное слово. И при этом — Саша это чувствовал всей своей обнаженной сутью — опять же имел в виду именно то, что сказал.

— Да че-та менжуются. Один Абрамыч рвется в бой. Но у него сейчас эта хрень… как ее… Логоваз…

Тут Саша увидел, как в соседнем кресле появляется Володя Почкин. Был он, правда, каким-то выцветшим, цвета пыли. Приглядевшись, Привалов увидел у него на голове кепку-невидимку. От ментального зрения она, похоже, не защищала.

Хунта тоже заметил Почкина и сделал ему знак — дескать, сиди тихо. Тот кивнул и тут же громко скрипнул отодвигаемым креслом. Васюта вздрогнул, глазенки его заметались, но ничего не увидели.

— Да, кстати, — сказал он. — Шеф, можно личное?

— Отчитайся по общему сначала, — буркнул Хунта, но потом сделал благодушное лицо. — Ладно, валяй.

— Мне бы, — замялся синий, — обнал[61] маленький. Не поверишь: полторашки не хватает.

— Из-за полторашки я буду делать обнал? — не понял Хунта. — У тебя что, черви в башке завелись?

— Ну шеф, очень нужно, — впервые в голосе синего прорезались просящие нотки. — Говорю же, личное у меня. «Волгу» хочу купить. Кент продает. Все бабло собрал, полторашки нету свободной.

— Ты совсем ушибленный? Зачем тебе советское дерьмо? Через пару лет «Мерседес» купишь.

Саша зацепился мыслью за паутинку, чтобы не упасть. Он, конечно, читал «Огонек» и общие антисоветские настроения разделял, как и все приличные люди. Но в этих брошенных походя словах было столько презрения — даже не к советской власти, а просто ко всему местному, — что Саша наконец понял: Кристобаль Хозевич эту страну не любит. Как таковую. И, наверное, не любил никогда.

— Шеф, — неожиданно грустно сказал синий, — ты меня тоже пойми. Я до тюрячки водилой был, большое начальство катал. На «Волгах». И всегда думал — мне бы такую машину. Через пару лет, может, и не будет меня. Так хоть на «Волге» поезжу.

Хунта, прищурившись, вгляделся в собеседника.

— А у тебя чутье есть, Васюта, — сказал он. — Ладно. Давай бумаги.