Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

И Кирилл, очень довольный собой, вышел из комнаты. Чисто сделано, ничего не скажешь! Насвистывая песню, он направился к вокзалу. Вспоминая противную старуху, он презрительно сплёвывал сквозь зубы: водится же на свете такая нечисть!

А бабка Анастасия, едва закрылась за незваным гостем дверь, забегала по комнате.

Её тень металась по стене, и казалось, что это огромная хищная птица клюёт-клюёт и никак не может достать клювом до земли.

Утром Иван явился в цех, как всегда, точно. Давно уже он не видел Сидоренко в таком хорошем настроении,

— Ну, как спалось? — спросил Кирилл.

— Отлично!

— Мне тоже, как никогда, весёлые сны снились. — Он расхохотался, потом уже серьёзно сказал: — Сегодня будем подшипники шабрить.

Иван молча кивнул головой.

— Смотри, — продолжал Кирилл, — тут главное не видеть, а чувствовать, где надо металл снимать. Хоть краска тебе и точно покажет, а всё-таки руки сами должны знать, что к чему. Смотри, как это делается.

Иван попробовал. Он старался точно следовать движениям Кирилла, и дело сразу пошло на лад. С некоторого времени у Ивана пропало чувство неуверенности, он уже «обтёрся», как говорил Максим Половинка, и всё в цехе стало казаться ему значительно легче и проще. Появлялся навык, уже не приходилось напряжённо следить за каждым движением рук, держащих напильник или зубило.

Прогудел гудок на перерыв, и все направились в столовую, но Иван остался около верстака. Из бумажного кулька он вытащил две печёные картофелины, кусочек хлеба, щепотку соли и с аппетитом принялся за еду.

И как раз во время этого скромного завтрака подошёл Саша Бакай, секретарь комсомольской организации первого цеха. Саша недавно вернулся из армии, из-под обычного ватника, какие зимой носили все рабочие Калиновки, у него выглядывал воротничок гимнастёрки с белой полосочкой крахмального подворотничка. В этом цехе он работал и до призыва, а отслужив три года, встал на своё место у большого строгального станка словно из отпуска вернулся.

Саша Бакай был невысокий, очень подвижной, из-под кепки на широкий, умный лоб, по традиции старых комсомольцев, всегда выбивалась небрежная прядь светлых волос. Он знал в цехе решительно всё. Для него здесь не было ни загадок, ни секретов.

Увидев, как Железняк одиноко сидит у станка и ест сухую картошку, вместо того чтобы идти в столовую, Бакай остановился. Светлые, почти белые ресницы его дрогнули — он взглянул на две картофелины, лежащие перед Иваном, и, ничего не сказав, направился в комнату, где помещалось комсомольское бюро.

Через несколько минут комсомольцы Михаил Торба и Пётр Маков уже стояли перед своим секретарём.

— Садитесь, голубчики, — попросил Саша.

Начало разговора не предвещало ничего доброго. Ребята неуверенно переглянулись и сели.

— Вы с Железняком в одной бригаде работаете?

Вопрос не требовал ответа.

— А как он живёт, вы знаете? Почему он на обед сухую картошку рубает? Ну?

Маленький Саша как будто вдруг вырос и стал выше Торбы.

— Знаем, — сказал Торба.

— Плохо ему живётся, — сказал Маков. — Он один целую семью тянет. А денег — пенсия и две ученические сотни. Да тут ещё одна старая чертовка впуталась.

И он передал Саше историю с бабкой Анастасией, которую Сидоренко с удовольствием рассказал своей бригаде.

— Ну народ! — разводя руками, воскликнул Саша. — Я не о бабке говорю, пропади она пропадом, я о вас говорю. Комсомольцы! Да где это в Советском Союзе видано, чтобы человеку так плохо жилось, а комсомольцы молчали?!

— А что мы можем сделать? Он гордый как чёрт!

— Гордый? И хорошо, что гордый! А вы не имеете права молчать, если человеку скверно живётся! Что мы, не Советская власть?

— А ты сам где был? — сказал Торба.

— И я виноват. Только я его редко вижу, а вы каждый день, каждую минуту. Понятна разница? Поставил бы я вас на бюро, чтобы протереть с песочком, но, должно быть, воздержусь… Сами подумайте.

— Подумаем, — прогудел Торба.

Сейчас им обоим было неловко. Как они действительно сами не догадались! Ведь ясно видели, что Железняку живётся трудно…

— Как же ему помочь? — спросил Маков. — Денег дать в долг? Он не возьмёт, я уж знаю.

— У тебя не возьмёт, у меня не возьмёт, а в профсоюзе возьмёт, — ответил Бакай.

Через минуту он уже стоял перед председателем цехкома профсоюза Замковым.

— Слушай, твоя мощная организация может одному парню дать рублей двести?

Замковой сидел за столом, важный, седой, со шрамом возле глаза. Бакай рядом с ним казался маленьким воробьём.

— Кому это? — Толстые губы Замкового даже не шевельнулись. звук вылетел словно из репродуктора.

— Ивану Железняку.

— Я уже думал об этом.

— Думал, думал! — снова вспыхнул Бакай. — Пока ты тут думаешь — парень сухую картошку рубает.

Потом его маленькая фигурка появилась снова у станка Железняка.

— Пообедал?

— Пообедал.

— Бери бумагу и пиши заявление.

— Куда?

— В школу коммунизма.

— В какую школу?

— В профсоюз. Сказано ведь, что он — школа коммунизма.

— Я уже давно член профсоюза.

— Поэтому и пиши. Заявление на двести рублей.

— Мне не нужно.