Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Не смей думать о Карманьоле. Не стоит она твоего мизинца. И нашу мужскую дружбу разрушит, если будешь задумываться.

— Ладно, не буду, — согласился Лука. — Прощай. Славно мы с тобой посидели.

— Можно я тебя провожу? — робко спросил парень, ему так не хотелось в эту минуту расставаться с Лукой.

— Нет, завтра в смену. Марш спать. Пока!

— Всего! — неохотно согласился парень. — Счастливо.

Почему ему так интересно бывать с Лукой? Чем очаровал его этот крутолобый, значительно старше его, токарь? Разве ответишь на такие вопросы? Теперь на завод он, Феропонт, спешит, как на праздник; одобрительно улыбается Лихобор — и он счастлив, нахмурится — и ему горько.

И слава богу, что не стоит между ними эта долговязая Карманьола… Сейчас домой, хорошенько выспаться, чтобы завтра встать к своему собственному станку в полной форме.

А Лихобор постоял у метро, вышел на Крещатик и невольно двинулся по улице Ленина. Апрель уже ласково дотронулся до почек каштанов, они набухли, стали блестящими и клейкими. Весна…

Не думая, куда идёт, свернул на Пушкинскую, немного постоял напротив дома Майолы. Тихо. Дом весь погрузился в темноту, спят люди, только на шестом этаже одно окно светится неярким, чуть зеленоватым светом, видно, горит настольная лампа под зелёным абажуром, читает кто-то или сидит над больным ребёнком. А где окно Майолы? Он даже не знает, и вообще нечего шататься под чужими окнами, здесь тебя никто не ждёт. Глупости всё это. А тебе, Лука, пора бы и поумнеть… Иди-ка лучше домой.

И он пошёл к университетскому метро, повторяя мысли и чувства всех незадачливых влюблённых. На сердце и грустно, и легко, и сладко… Даже несчастная любовь приносит счастье.

Именно этот вечер вспомнился ему, когда в субботу пришёл он в госпиталь, взглянул на скамейку, где когда-то сидела Карманьола, на синенький смелый цветок подснежника. А может, когда выйдет Лука, она снова будет сидеть на лавочке?

Мечты, мечты… Хватит, оставь за этим порогом свои переживания, улыбнись и иди в палату. Вот там тебя ждут. Там ты всегда нужен.

Открыл дверь, и сразу на него обрушился весёлый говор, смех. Наконец-то уладилось с сантехникой в новом доме, тетерь новоселье не за горами.

— День Победы встретим в новом корпусе! Вот уж отпразднуем! — Светло-синие, ещё не выцветшие глаза отца грозно сверкали. — Пусть Гитлер «а нас с того света посмотрит да локти себе покусает с досады. Ему-то уж давно кол осиновый забили, а мы ещё гуляем! Победители!

— Когда переезд? — спросил Лука.

— В конце апреля, я тебе говорил. День Победы и новоселье отпразднуем заодно!

День Победы. Когда-то они с Майолой мечтали объединить усилия и… Ничего не вышло из тех усилий… Ну

Что ж, всё равно будет праздник инвалидам. Да ещё какой! Пионерская самодеятельность, концерт, подарки… Всё будет честь по чести. Средства найдутся, а если заупрямятся какие-нибудь бюрократы, то ты эта деньги у директора из горла вырвешь…

И хотя ты бодришься, Лука, отсутствие Майолы ох как чувствуется! Как было бы славно, если бы она шла рядом. Смешной ты мечтатель и никогда, видно, не избавишься от своей сентиментальной чувствительности. Забыла и думать о тебе Майола, и ты сам во многом виноват. Ну, кто дёрнул тебя за язык рассказывать об Оксане? Ведь Майола ещё девчонка, ей ли понять все твои муки… И ходила бы она и по сей день в госпиталь, и видел бы ты её смеющиеся, счастливые глаза.

Да, ничего себе, мудрая философия! Частенько люда прикрывают свою хитрость, боязнь откровенного разговора этакой мудрой философией. Ты бы не смог жить с таким тяжким камнем на сердце, всё равно рассказал бы…

— О чём ты задумался? — спросил отец. — Майола твоя где?

— Моя Майола? — невесело переспросил Лука. — Не будет её здесь больше.

— Замуж вышла? — Глаза отца, минуту назад голубые и весёлые, вдруг стали испуганными и беспомощно-несчастными.

— Не знаю. Выйдет когда-нибудь. Все девчата рано или поздно выходят замуж. А я задумался, как бы вам получше праздник организовать День Победы..

— Думай, думай, — сказал моряк. — Это всем праздникам праздник!

Где-то около семи часов Лука вышел из госпиталя. Теперь, когда отчётливо стоял перед глазами новый, сверкающий стеклом и солнцем дом-красавец, этот барак показался особенно неприглядным, состарившимся и печальным. А что, если, уезжая, просто-напросто всё сжечь, чтобы и в памяти не остались страдания, заключённые в этих стенах?

Запалить с четырёх сторон — и всё! Бараки сжечь, конечно, можно…

Лука посмотрел на скамейку у деревянного крылечка, хорошо зная, что Майолы нет, и всё-таки надеясь на чудо. А чудес, как известно, не бывает, и потому никого нет на покосившейся, побитой шашелем скамейке…