Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра

Мы пересекли замкнутую колоннадой площадь и через другие, внутренние ворота вышли на кладбище. Был седьмой час пополудни. Залитый закатным светом, приют покоя ослепил золотом и белизной — золотом солнца и белизной мрамора. Я невольно зажмурился. Мы шли вдоль кладбищенской стены с плитами, испещренными надписями, и могильными нишами. Под ногами глухо резонировали подземные склепы, со всех сторон отражались и били в глаза ослепительные солнечные блики.

— Как здесь мало зелени! — огорченно посетовал я. — Какая иссушающая белизна! Все-таки, синьора, эта деспотичная, всеподавляющая белизна угнетает. Она причиняет мне чуть ли не физическую боль.

Инес, слегка приподняв брови, вскинула на меня свой взгляд.

— Это в вас говорит сын Севера. Очевидно, ваши кладбища выглядят совсем иначе?

— О да. У нас места вечного покоя утопают в деревьях и кустарниках; буйная сочная зелень укутывает приюты умерших завесой плюща, драпирует кистями берез и калины мертвую белизну надгробий и гробниц. На польских кладбищах природа укрывает обители смерти в материнских объятиях, тогда как здесь, в этом благословенном краю вечно смеющегося солнца, даже в пристанищах душ усопших искусство бесстыдно справляет свой бездушный мраморный триумф — прискорбный триумф повапленных гробов. Увы, как же мне не хватает здесь зелени!

Я задержался у одной из усыпальниц, невольно привлекшей мое внимание. Сразу бросилась в глаза оригинальная скульптурная композиция.

На террасе дома запечатлена была женщина в натуральную величину, с милой, юностью чарующей внешностью; левой рукой она поддерживала складки платья, в правой же с изяществом несла вазу с цветами.

— «A Luisa Riccardi, moglie adorata — il marito», — прочел я надпись внизу.

— Это могила одной из здешних патрицианок, — объяснила Инес. — Она умерла скоропостижно. Безутешный муж велел увековечить свою супругу выходящей на прогулку в сад: говорят, такой он видел ее в последний раз, такой она запомнилась его взору за несколько часов до смерти. Этот вот миг ваятель и запечатлел в скульптуре.

— Она прекрасна, синьора, — сказал я в задумчивости.

— И, быть может, потому-то соседствует с красотой иного рода, — заметила Инес, переходя к другой гробнице. — Что вы скажете об этой могиле?

На алебастровой плите выделялись en relief два торса: молодого человека и волшебно-чарующей женщины. Впившись в нее влюбленным взором, он тянулся устами к чаше, которую она с улыбкой ему подносила. Невольно напрашивалось подозрение, не яд ли в сосуде. Тем паче что в улыбке женщины угадывались фальшь и коварство. Но ослепленный мужчина, казалось, не замечал этого — как наверняка не замечал острия узкой венецианской даги, которую она сжимала в другой руке, повернутой к нему тыльной стороной…

Я пробежал глазами ленту надписи.

«Al suo adorato sposo, Don Antonio de Orpega, spento nel supremo piacere — la moglie» — с лапидарной выразительностью поверяла миру свою тайну необычная эта могила.

Потрясенный до глубины души, я уставился на Инес.

— Значит, здесь лежит…

— Мой супруг, — договорила она со странной улыбкой, какой я прежде у нее не замечал.

И только сейчас, по этой улыбке, я узнал ее в женщине, запечатленной на гробовой плите.

— Давайте присядем на скамью — вон там, в кипарисовой аллее, — предложила она.

Я пошел за ней, охваченный смятением. Мы уселись в нише у кипарисов. Какое-то время между нами царило молчание. Длинные тени могильных стражей простирали к нашим ногам заостренные контуры своих крон, испещряя золотой гравий дорожки иероглифами смерти. Откуда-то из глубины кладбища долетал стук молота, трудившегося над новым каменным надгробием, разносились отзвуки вечернего органа…

— Мой муж покончил с собой, — услышал я вдруг ее низкий голос, — на пятом году нашего супружества.

— Это вы, синьора, толкнули его в объятия смерти, — сказал я почти сурово.

— Откуда такой прокурорский тон? — Она легонько стукнула меня кончиком своего огненного ombrella. — Не забывайтесь. В конце концов, он умирал в экстазе счастья, умирал ради меня и из-за меня. Разве это не прекрасно?

«Чудовище или безумная», — подумал я, но, переведя на нее взгляд, тотчас позабыл про все этические категории, упиваясь демонической ее красотой. А она меж тем рассказывала голосом ровным и спокойным, как будто речь шла о чем-то известном ей лишь понаслышке:

— Случилось все неожиданно. Так неожиданно, так внезапно, как бывает только со счастьем или смертью. Вот тут-то и сокрыто самое прекрасное в этой истории. Согласитесь, ведь я заслуживаю того, чтобы жизнь одаряла меня чем-то исключительным.

Она вызывающе вскинула на меня глаза. И точно — слишком красива была она, чтобы не признать ее правоту. Мне ничего не оставалось, как склонить в молчании голову и слушать дальше.