Избранные произведения в 2 томах. Том 2

Уже в школе мне сказали, что на моей белой рубашке, старательно выглаженной мамой, остались отпечатки Шуркиной ладони, вымазанной дегтем. По нашему переулку по утрам проезжали в город пустые платформы, влекомые крупными лошадьми-ломовиками, каких я с тех пор нигде не видел, даже в армии, и Шурке ничего не стоило пробежать рядом и снять с тележной оси несколько капель дегтя.

— Паразит! — сказала мама про Шурку, а мне влепила тумак. — Нашел приятеля!

Так закончился мой первый школьный день. Прежде чем выйти со двора, я стал выглядывать в щелку, нет ли Шурки поблизости, но однажды мы все же столкнулись на небольшом пространстве, разделявшем наши дворы, и Шурка сразу спросил:

— Хочешь мешалды? — Разжал кулак и показал мне тяжелую зеленоватую медяшку — пять копеек.

— Откуда у тебя?

— Нашел.

— Где?

— У бога в бороде. Айда на базар!

В нашем небольшом городе был огромный базар, за день не обойдешь. Не знаю, прав ли я, но с тех детских пор храню в себе ощущенье, что базар — не просто место, где один что-то продает, а другой что-то покупает, нет, он — выставка земной щедрости. Пришел на базар и видишь, на какой земле ты живешь и кто тебя окружает. И счастье, если земля отзывчива, а люди умеют поухаживать за своими грядками и садами.

Наша земля была отзывчивой на редкость, и базар словно бы начинался издалека. К торговым рядам, скрытым людской гущей, пробирались между арбузных и дынных гор. Арбузы были полосатые, как в матросках. А дыни как в авоськах, их обтягивала прочная сетка жилок. У рядов вились шмели и осы, садились «а инжир, на сливы, на груши, на персики, на урюк, на яблоки, от которых пахло сладко. Все лежало грудами с углублениями для весов, только ягоды инжира ровно раскладывали лепешками, липкими от солнца, на виноградных листьях. А сам виноград, желтый, розовый, черный, золотился и серебрился в плетеных корзинах и на деревянных лотках навалом.

Были еще ряды, где продавали орехи в мешках — грецкие, в такой кожуре, что не расколешь без камня, и круглый фундук — на зуб, и миндаль, зажаренный в золе с солью, и фисташки с продолговатыми зелеными ядрышками. Были еще ряды, красные от помидоров, зеленые от огурцов и всякой съедобной травы. Дороже всего стоила на базаре привозная картошка, но нас, ребят, это не интересовало.

По углам базара в черных котлах готовили мешалду, сладкую, похожую на сбитый белок, только туда клали какие-то корешки для вкуса и уж наверняка вволю сыпали сахара. Крутая белая пена получалась — пять копеек чашка. В котлах все время быстро помешивали деревянными мешалками, похожими на маленькие весла. Потому-то и называли блюдо мешалдой.

Пряный запах ее, владевший воздухом, отбивал и не мог отбить острый, аппетитный, дымный дух горелого мяса и лука. В белом колпаке и белом фартуке шашлычник ходил вдоль поднятых на козлы длинных жаровен-корытец с красными углями, обсыпанными пеплом, раздувал их кожаным флажком-вертушкой, которой беспрерывно вращал на палочке, снимал железные стрелы с зажарившимся шашлыком, бросал на тарелки, засыпал сверху кружевами сочного лука и, раздав окружающим, тут же раскладывал на жаровни новые порции сырой баранины на шампурах.

А рядышком сидел инвалид на деревянной подставке с колесиками, набитыми трескучими шариками-подшипниками и орал:

— Кручу-верчу, пятачок плачу!

Прямо на пыльной земле перед ним лежала разрисованная цифрами фанерка, а на ней крутился, мелькая радужной — для красоты — раскраской, фанерный круг с гвоздем, стоявшим торчком у края. Ухватившись за него короткими пальцами, инвалид и раскручивал свой круг, а желающие тем временем, пока разрешал хозяин, клали на цифры пятаки, и, если гвоздь останавливался против твоего пятака, ты брал его назад и еще получал пятак впридачу, один, два или даже три, в зависимости от того, на какую цифру ставил, черную, зеленую или красную.

Вокруг, присев на корточки и разинув рты, ждали своей удачи взрослые и дети. Все видели, что инвалид ссыпает в мешочек больше пятаков, чем раздает, то и дело разменивая из этого мешочка серебро и рубли желающим, но все равно каждый надеялся, что в следующий раз его пятак не попадет в мешок, а вернется к нему и приведет с собой законный выигрыш.

— Во! Сыграем сначала! — сказал Шурка.

— Проиграешь.

— Я везучий. Купим две мешалды.

Я пожал плечами.

— Лучше одну съедим.

— Хых! — сказал Шурка. — Две!

Он поплевал на пятак, пошептал какие-то слова, перенятые у богомольной матери, и присел на корточки. Еще минута, и наш пятак нырнул в тяжелый серый мешочек.

— Четверть оборота не хватило, — уныло сказал Шурка.

Мы остались без мешалды.

— Хочешь яблочка? — спросил Шурка.

— Откуда?

— От верблюда. Айда!