Избранные произведения. В 3 т. Т. 1: Место: Политический роман из жизни одного молодого человека

─ Ну хорошо, ─ сказал Роман Иванович. ─ Зная твой характер, я захватил кое-какие выписки, чтобы тебе все стало ясно и чтобы прекратить недоразумение. ─ Наступила небольшая пауза, очевидно, Роман Иванович полез в карман, доставая записи. ─ Четырнадцатого августа прошлого года, ─ прочел Роман Иванович, ─ примерно в девять часов вечера в доме художника Шнейдермана у тебя был спор с хозяином о России. Шнейдерман при этом ругал беспорядки, царящие в России. На что ты ответил: «Россия, Лев Абрамович, страна и вам и Европе непонятная. Беспорядок наш как раз и есть основа непонятной для Запада загадочной русской души. И стоит навести у нас порядок, отменить воровство, расхлябанность и безделье, как Россия погибнет, ибо все это взаимно уравновешивается, как в природе взаимно уравновешиваются и служат основой жизни самые негативные явления, не терпящие вмешательства извне… Внутренняя жизнь России близка к законам природы, а не к законам европейской цивилизации…» Прости меня за длинную цитату, просто я хотел бы, чтобы ты убедился в нашей объективности… Второго февраля этого года в разговоре с доктором Холодковским ты заявил, цитирую: «Маркс и Энгельс написали огромное количество талантливых книг, смысл которых был более понятен их западным классовым врагам, чем полукультурным марксистам…» И наконец, совсем уж недавно, буквально два месяца тому назад, ты заявил в случайной компании, подчеркиваю, в случайной компании: «Евангелие от Коммунистического манифеста отличается тем, что в нем обращаются к каждому индивидуально, в то время как Манифест нельзя воспринимать без массы, причем обезличенной, ибо обращается он не к человеческой личности, а к классу в целом…»

─ Позволь, ─ крикнул журналист, ─ но Коммунистический манифест и не ставил перед собой задачи духовного воздействия на личность в отдельности, но лишь на личность в обществе. Именно это я и имел в виду…

─ Я говорю не о том, что ты имел в виду, ─ сказал Роман Иванович, ─ а о том, как ты был понят… А этот диспут, в котором ко всему замешана твоя дочь и эта кучка идиотов из общества имени Троицкого… Твое выступление там выделено теперь в отдельное дело… Но более всего меня заботит дело Коли… У нас, повторяю, имеются работники, которые относятся к тебе весьма дурно еще со старых времен, еще с тех времен, когда они ревновали тебя из-за хорошего отношения к тебе Сталина. Ну так вот, поднятая тобой волна дает им возможность действовать против тебя и особенно против Коли. Ранее я думал, что мне как-то удастся замять, но теперь вряд ли… ─ Две-три фразы я не расслышал и пропустил и уловил лишь конец какой-то мысли.-…тем более, ─ говорил Роман Иванович, ─ что у нас были работники, которые Щусеву доверяли, и сейчас они сделают все, чтобы себя реабилитировать… (опять я не расслышал одну-две фразы). Тот парень, он как? Цвибышев, кажется?

Услышав свою фамилию, я вздрогнул.

─ Там все хорошо, ─ сказала Рита Михайловна, ─ он сейчас должен подойти…

Я слышал, как она встала и пошла к дверям. Бежать мне было поздно и небезопасно, ибо если б подобное мое движение было замечено, меня могли бы заподозрить в каком-то тайном замысле.

─ Он здесь, ─ сказала Рита Михайловна, увидев меня, ─ подождите, Гоша… С вами хочет поговорить один наш знакомый. (Чисто женская нелогичность. Во-первых, я знал, кто этот человек, а во-вторых, сами же они меня к встрече с ним готовили.)

В приоткрытую на террасу дверь я видел столик, на котором стояла бутылка коньяка, открытая банка паюсной икры и нарезанные лимоны.

─ А пусть он сюда, ─ услышал я голос журналиста, ─ зачем в кабинет? Здесь мы так хорошо сидим. (По-моему, журналист опорожнил одну-две рюмочки.)

─ Нет, ─ сказал Роман Иванович, ─ ты здесь побудь, ты отдыхай, а я с ним сейчас должен потолковать.

─ Возьми, Роман, ключ, ─ сразу сообразила Рита Михайловна.

Роман Иванович вышел вместе с Ритой Михайловной. (Журналист остался на террасе.) Роман Иванович коротко кивнул мне, открыл кабинет ключом, пропустил меня, и мы остались наедине.

─ Садитесь, ─ сказал мне Роман Иванович. Я сел.

─ Давайте, ─ сказал Роман Иванович.

Я не сразу сообразил, о чем речь, но, замявшись секунду-другую, все-таки догадался, полез в карман и протянул донос. Роман Иванович взял и принялся читать. Читал он долго и внимательно.

─ Ну что ж, ─ сказал он, ─ конечно, немало шероховатостей, но в общем приемлемо… Должен вас предупредить, что вам предстоит поездка.

─ Куда? ─ тревожно спросил я.

─ У вас есть связи с группой Щусева? ─ не отвечая на мой вопрос, неожиданно спросил Роман Иванович.

─ Я уже давно не общаюсь.

─ А что вам известно об отношениях Щусева с русским националистическим движением за границей? С русской антисоветской эмиграцией?

─ Никогда, ничего, ─ растерянно как-то ответил я, поняв, что подвергаюсь допросу, и волнуясь оттого, что Роман Иванович может меня в чем-то заподозрить и не поверить.

─ А Горюн? ─ спросил Роман Иванович. ─ Что вам о нем известно? О его взаимоотношениях со Щусевым?

─ Мы состояли в одной организации, ─ ответил я, ─ но Щусев ненавидел его.

─ Почему?