На втором этаже незнакомая уборщица мыла пол знакомым способом, окуная намотанную на швабру тряпку в ведро. Я ткнул дверь своей комнаты, где боролся за койко-место. Дверь была заперта.
─ Там нет никого, ─ сказала уборщица.
Тогда я ткнул дверь комнаты, где когда-то жил Григоренко и куда я мечтал перебраться. Она тоже была заперта. Вообще было утро, начало рабочего дня, и общежитие пустовало.
─ Он кого-то ищет, ─ сказала Дарья Павловна уборщице. Ко мне она больше не обращалась.
─ Григоренко здесь живет? ─ спросил я не у Дарьи Павловны, а у незнакомой уборщицы.
─ Давно уехал, ─ сказала Дарья Павловна. ─ Много лет как уехал… Где-то квартиру дали…
Я спустился вниз и пошел прочь, меся мокрый снег разбухшими ботинками. Я уже начал уставать, но еще не потерял величия, вызванного моей шубой и моим «инкогнито». Поэтому я продолжал на все смотреть сатирически и, заметив у входа на знакомом кладбище одноэтажный домик с надписью «Кладбищенский оркестр», подошел к нему. На скамейке перед домиком сидел музыкант и играл на трубе, очевидно, репетируя похоронные мелодии.
─ А что, ─ спросил я рыжего парня, шофера кладбищенского похоронного автобуса, стоявшего перед воротами кладбища, ─ разве нужны репетиции, чтоб сыграть похоронный марш?
─ Обязательно, ─ всерьез ответил шофер, не понявший сарказма, ─ иначе будет халтура… Стакан заложит, и пошел дудеть…
─ Значит, покойники обижаются? ─ спросил я.
Тут уж шофер понял сарказм, посмотрел на меня и засмеялся.
─ Чего это они обижаются? ─ сказал он.