Избранные произведения. В 3 т. Т. 1: Место: Политический роман из жизни одного молодого человека

─ В Канаде… Вот приехал по делам…

Я знал, что Григоренко поверит. Я помнил, что этот парень наивный, добрый авантюрист, и назвать себя эмигрантом было лучшим способом скрыть свою политическую деятельность.

─ Здорово, ─ сказал Григоренко, тотчас же поверив, как я и предполагал, ─ повезло тебе. А я под колпаком… Двое детей… Одна девка уже в восьмом классе… Жена на почте начальником…

Мы отошли к стене, и он принялся рассказывать свою жизнь. Работал в основном механиком по ремонту швейных машин. Но сейчас импорт прекратили и заработка нет.

─ Наши машины ведь надо кувалдой и зубилом ремонтировать, ─ сказал Григоренко, ─ в прошлом году ездил на Камчатку на восемь месяцев. В этом году думаю в тайгу податься. Там начальства поменьше… Жене пятьсот рублей дам, хватит ей… «Москвича» купил… старого, в комиссионке… Подремонтировал, перекрасил, продал… Сейчас новый купил.

И он замолчал, очевидно, думая, что б еще такого рассказать из своей жизни, но так ничего не находя достойного…

─ А я ведь в общежитии сегодня был, ─ сказал я.

─ Да, я туда тоже езжу иногда, ─ сказал Григоренко. ─ Раз в год или в два года раз… Там все по-старому, только балконы сняли…

─ Я Дарью Павловну видел, ─ сказал я, ─ но она меня не узнала.

─ И комендантша там еще ходит, ─ засмеялся Григоренко, ─ морду свою уже еле носит… Да, тебе повезло… А тут под колпаком сидишь…

─ А Жуков как? ─ спросил я. ─ Помнишь Жукова?

─ Жуков к матери уехал в Грузию… И там вроде бы умер… Но это не точно, что умер… Уборщицы говорили, но правда ли, не знаю.

─ А Кулинич? ─ спросил я. ─ Который «Перепелочку» на баяне играл…

─ Этот умер.

─ Что ж, все поумирали?

─ Ну, все не все, ─ сказал Григоренко, ─ а этот умер. Он пятнадцать лет по общежитиям жил, квартиры добивался. Получил в доме гостиничного типа, я ему еще столик делал. Пожил два меся-ца и умер… А Саламов, помнишь Саламова?

─ Помню, ─ сказал я, ─ азербайджанец.

─ Он живет, ─ улыбнулся Григоренко, ─ двое детей уже.

─ А братья Береговые? ─ спросил я.

─ Пашка в село уехал… Он ведь лентяй, работать не хочет… Женился на девке из села и уехал туда… И брат его тоже в село подался… Помнишь Кольку, которого он проводом лупцевал за то, что тот пьянствовал?… А как у вас в Канаде с неграми? ─ спросил вдруг Григоренко. ─ Бьют их?

─ Чего это ты о неграх? ─ спросил я удивленно.

─ Ненавижу я их, ─ сказал Григоренко. ─ Тут у нас один американец в ресторане негра избил, и мы ему помогли… Пока милиция туда-сюда ─ мы ходу.

─ Что тебе до негров? ─ сказал я. ─ Пусть живут, как хотят, а ты живи, как хочешь.

─ Нет, ─ сказал он горячо и заинтересованно, ─ надо такой агрегат и перерабатывать их на корм скоту.

Налицо было явное последствие широких международных связей и борьбы за мир. Эти места знали настоящую антиеврейскую ненависть, русско-польские противоречия, русско-украинские противоречия, польско-украинские противоречия, но расовых славяно-негритянских противоречий здесь не было никогда.

─ Брось ты этих негров, ─ сказал я, ─ лучше про наших поговорим… Как Корш?

─ Воспитатель? ─ сразу повеселел Григоренко. ─ Живет рядом с Саламовым в шлакоблочном доме… Работает и не изменился… По бабам бегает. ─ Он вдруг поднял голову, посмотрел на прилавок и сказал: ─ От гад: я покупал мясо, он обрезки выложил, а теперь хорошее положил.

Я чувствовал, что разговор наш в принципе исчерпан, и чутьем бывшего политического функционера понимал, что пора расставаться.

─ Ладно, ─ сказал я, ─ мне на вокзал.

─ Ну, бывай, ─ просто и спокойно сказал Григоренко, не пытаясь меня удерживать.

─ Канадского адреса у меня пока нет, ─ сказал я, ─ собственно, пока я проездом.

─ Да зачем адрес? ─ сказал Григоренко. ─ Может, опять когда-нибудь так встретимся.

Мы расстались. Я понимал, что особого ума и особой идеи нет в этом неожиданно, по прихоти случая состоявшемся разговоре. Но в нем было какое-то завершение, без которого невозможно ни осознать, ни оценить нечто общее, принципиальное и неуловимое в важном для меня периоде, предшествовавшем политической деятельности и подготовившем ее, как невозможно ни осознать, ни оценить человеческую жизнь без завершающего ее всегда ничтожного, всегда глупого могильного холмика.