Избранные произведения в двух томах. Том 1

— Что ж, если пора…

У вешалки он внимательно следил за тем, как Юрка надевает свою шинель, как подпоясывается ремнем с латунной бляхой, как он посадил фуражку на голову и привычно ребром ладони проверил совпадение кокарды с кончиком носа.

— Молодец. Бравый ребятушка, — похвалил Ким Андреевич. И, приблизясь совсем вплотную, добавил: — Только ты, Юрка, все-таки осторожней там. Не лезь на рожон. Без надобности не лезь.

— А мы и не лезем. Без надобности, — ответил Юрка.

— И пиши мне почаще.

— Ладно.

— Послушай… — Ким Андреевич потер лоб, что-то припоминая, потом, кажется, вспомнил, но не сразу посмел высказать, заробел, смутился, однако же высказал: — Послушай, а как ты его называешь — на «ты» или на «вы»?

— Кого?

— Ну, этого… гражданина.

— Кого?.. — Юрка оторопело моргал глазами. Наконец понял: — А-а. На «вы», конечно. Но я его больше держу на безличных оборотах.

Юрка улыбнулся. Потом, сделавшись серьезным и глянув Киму прямо в лицо, сказал:

— Я тебя люблю, папа.

Фролов отвернулся, не вынеся этого взгляда.

— Я знаю. Я в этом не сомневаюсь, Юрка… Но, вот когда я сегодня играл тебе, а ты захохотал, мне показалось, что ты… Мне иногда кажется, что вы… Конечно, вы какие-то новые. Но ведь и мы были новыми, понимаешь?

— Да. Я люблю тебя, батя, — повторил Юрка.

И почти задушил, обняв.

Ким Андреевич вернулся в комнату, постоял над столом, над ополовиненной горкой бутербродов, над двумя пустыми и одним нетронутым бокалом.

Потом направился в другую комнату, включил приемник. И тот, накалившись, вдруг сразу же завещал баритональным женским голосом:

— …совершенно очевидно, что прокоммунистические силы в Юго-Восточной Азии…

Фролов, брезгливо поморщась, перевел волну. Рядом была музыка, он послушал, но музыка ему не понравилась. Стрелка двинулась по шкале — не то, опять не то, совсем не то. А вот это звучит симпатично… Ким добавил громкости, но, покосившись на радиатор и отопительную трубу, умерил звук.

Он прошагал к черной табуретке, взял в руки щеточки, прикрыл глаза.

1974

Повести

Товарищ Ганс

Аванти, пополо.

Алла рискосса,

Бандьера росса,

Бандьера росса…

Лучшие люди, которых я знал, умирали за эту песню.

Э. Хемингуэй

Сыну Андрею

Помни об этом, малыш

Глава первая

А я хорошо все это помню. Так уж устроена человеческая память, верней, так уж устроена жизнь, что из тысяч дней, отпущенных тебе на веку, запоминается лишь несколько. И не нужно обижаться ни на жизнь, ни на память. Может быть, самыми лучшими днями и являются те, которые в памяти не остаются. Ведь именно они заполнены будничной работой, составляющей дело твоей жизни. И только в эти дни успеваешь заметить, как сине небо, как благодатен дождь, как свежа зелень и как чист снег. В эти дни отменно вкусен ржаной хлеб, а в библиотеках выдают хорошие книги. В эти дни просыпаешься бодро и засыпаешь мирно.

Это как дыхание. Человек не помнит двух своих вздохов: первого и последнего. Но и на остальные он как-то не обращает внимания. Разве что порой вздохнет глубже обычного, и вздох этот от полноты чувства, или перехватит дух от неожиданности, или же однажды человек заметит, что наступила одышка. А так он просто живет и дышит. И как же это здорово — дышать!

Но выпадают и такие дни, которые запоминаются на всю жизнь, запечатлеваются во всех подробностях, час за часом. Они встают над течением будней, как вехи над пашней. И как ты идешь по вспаханному полю — от вехи до вехи, — так и жизнь движется — от памятного до памятного дня.

Вовсе не обязательно, чтобы этот день был отмечен великой радостью либо тяжкой бедой. Нет, он бывает и без радости и без горя. Но спустя некоторое время ты вдруг поймешь, что с него началась другая, новая полоса жизни.

Таким оказался и этот день.

Это был выходной день. Не воскресенье, а именно выходной, потому что в ту пору, о которой идет речь, не всякий выходной день приходился на воскресенье. Тогда была шестидневка. Пять дней подряд работай либо учись, на шестой гуляй. И красной цифрой в календаре были отмечены не воскресенья, а выходные дни: шестое, двенадцатое, восемнадцатое и так далее. Никто, кроме богомольных старушек, тогда не интересовался, что у нас нынче: понедельник или воскресенье, вторник или четверг, среда или пятница.

Но вскоре шестидневку отменили, и неделя снова стала неделей, как было и прежде, как водится и по сей день. Так, наверное, удобней.

Словом, был выходной день.

Мама с утра принялась за уборку. Сперва она мыла пол на кухне, а я сидел в комнате. Потом она велела мне тщательно вытереть подошвы о мокрую тряпку и прогнала на кухню, сама же занялась комнатой.