Ну конечно, он мобилизовал против старика все свои силы. Старик спешил за ними, пытаясь обогнать, чтобы объяснить, какие яблоки, кому, спотыкался о шпалы и пританцовывал от неудобства, но обогнать не мог. Полы халата заплетались между коленями. А тяжелые сапоги военных все быстрее печатали шаг перед его глазами. Печатали властно.
И пока шли они и трусил за ними жалкий старик, над станцией из невидимого репродуктора гремел печальный и могучий голос:
— В течение ночи положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков и мотопехоты. Оказывая врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, наши войска вынуждены были отступить…
— Куда же, — спросил юный боец Безбородова, выкатившего глаз в сторону голоса, — отступили-то?
— К Москве, — тихо сказал Безбородов.
Замелькали бойцы в раздвинутых дверях теплушек. Двинулся и этот состав. Девушки в ватных куртках (не знал фантазер расхожего в военную пору, но не долетевшего сюда, до кишлака, до его ушей, а мне знакомого по книгам слова «телогрейка») перестали бросать лопатами хрустящий щебень в путевых промежутках и, подняв головы, смотрели вслед незнакомым и безымянным для них женихам. Одна заплакала, прикусив платок. Возле нее топтался раненый из санитарного поезда, дымил самокруткой, сунутой под бинт на лице, крикнул ей с неуместным смехом:
— Догони, спроси полевую почту!
Но девушка не сдвинулась с места, и другой раненый, утопив в щебенку свой костыль, на который налегал всем телом, вдруг сказал:
— Чего догонять? Скоро назад поедет. Вроде нас.
Старик поравнялся с комендантом у вагона, из которого выглядывали друзья старика, те достойные люди, один в очках, съезжающих с носа, другой с грубой палкой в руке, бывшей когда-то узловатой и крепкой веткой карагача.
— Мансур-ака, — с одышкой сказал старик, представляя их коменданту, — и Адыл-ака.
Те закланялись, приложив руку к сердцу. Очки едва совсем не упали с длинного носа Мансура, и он беспокойно подтолкнул их к глазам, сверлившим коменданта в трепете, в испуге.
Комендант двинул кулаком в воздухе, будто открывая дверь вагона:
— А ну!
Безбородов стукнул прикладом по щеколде соседнего вагона и пихнул дверь плечом. Она отъехала, обнажив дощатые ящики, в щелях которых, на удивление часовым, закраснели яблоки. Какие-то ящики разбились в пути от тряски, и яблоки посыпались наземь.
— Товарищ лейтенант! — сказал изумленный Безбородов.
Гулкий голос его прозвучал почему-то радостно.
Мансур-ака и Адыл-ака торопливо спрыгнули вниз и принялись подбирать яблоки. Юный боец тоже наклонился, стал помогать и машинально передавать яблоки лейтенанту, а потом складывать в полу шинели, приговаривая:
— Было, было, а такого еще не было…
Лейтенант спросил, угрожающе потрясая яблоком перед лицом старика:
— Куда же это вы нацелились?
— На фронт, — ответил старик и порылся за пазухой. — Вот… бумага… Читай. В Москву едем.
Но лейтенант махнул рукой, не желая попусту тратить время.
— Безбородов!
Старик встал между комендантом и Безбородовым:
— Колхоз писал!
Лейтенант отодвинул от себя стариковскую руку, потом всего его отодвинул и крикнул:
— Яблоками фашистов думаете перебить?
— Ешь! — неожиданно сказал старик и подмигнул ему.
Он протягивал лейтенанту еще одно яблоко. Лейтенант крякнул, посмотрел на то яблоко, которое уже держал в — руке, откусил и серьезно пожевал.
— Витамины, — объяснил старик, внимательно и выжидающе вглядываясь в его лицо.
А лейтенант неожиданно ухмыльнулся:
— А вкусное… Слаще нашего, украинского.
— Вспомнил? — просиял старик.
Тут я ждал быстрой и счастливой развязки в рассказе старика, но ошибся.
Лейтенант нахмурился, не прощая себе мальчишеской слабости:
— Отцепляй паровоз!
И Безбородов резво побежал к паровозу. А лейтенант, зло и спешно догрызая яблоко, повернулся к старику спиной и вместе с юным бойцом зашагал к перрону.
Тут Мансур выпрямился и слабым голосом, но возмущенно спросил лейтенанта:
— А где начальство? Будьте любезны…
— А! — взмахнул перед ним, как перед несмышленышем, своей тяжелой палкой Адыл, прихрамывая за лейтенантом.
Лейтенант даже не оглянулся, — наверно, не услышал. Адыл остановился и начал молиться. А старик беспомощно вертел головой, глядя то на убегающего Безбородова, то на уходящего лейтенанта. Нет, какая бесчувственность… Отцепляй паровоз! А яблоки? Он сорвался с места, настиг лейтенанта, схватил за локоть и повернул к себе:
— У тебя мама есть?
Лейтенант привык к гневным голосам и ответил мирно:
— Мама? За Днепром моя мама… Слыхали — Днепр? От страшной усталости и воспоминаний он затих и ждал, а старик обрадовался:
— Днепрогэс!
Комендант отбросил огрызок яблока под немые колеса товарняка:
— Гитлер там. А тут — яблоки.
Старик снова догнал его, подскочил, схватил за плечо, затвердил свое, норовя заглянуть в глаза:
— Мама тебе в дорогу бомбу давала? Снаряд давала? Мама дала тебе… пирожок…