Избранные произведения в двух томах. Том 2

— Значит, вместе махнем домой? — ликовал Хохлов. — И закажу билеты на обоих, хотите? Самолетом?

Ивану вдруг показалось, что этому человеку здесь, так же как и ему, не шибко повезло с компанией, что он тут тоже вкусил неприятного одиночества и потому столь откровенно радовался встрече. Ивана это очень удивило, так как ему казалось, что такой человек, как Платон Андреевич Хохлов, никогда не может испытывать недостатка в дружках, вокруг такого большого человека всегда должны увиваться люди.

— Так ведь мне не туда, Платон Андреевич… — вроде бы извиняясь, сказал Иван.

— Как это — не туда? — не понял Хохлов.

— Ну, уехал я оттуда… Насовсем. Рассчитался вчистую.

— А что случилось? — обеспокоился Хохлов и даже перекатился на бок, в упор рассматривая Ивана. — Обидел кто-нибудь?

Он заранее возмущенно засопел.

Иван только пожал плечами. Он теперь мог предположить, что у главного геолога память крепка лишь на лица.

— Ничего не случилось. А насчет обиды — так обидели меня раньше. А теперь я получил полную реабилитацию.

— Ах, да… — пробормотал Хохлов. — Ну, конечно. Извините. — Он помолчал в очевидном смущении. — Но ведь, кажется, в последнее время вы уже были… — Платон Андреевич поискал слово, — на вольном положении?

— На спецпоселении, — уточнил Иван. — Раз в месяц ходил регистрироваться.

— Ясно. А где же теперь вы собираетесь работать? Жить?

— На старом месте, где был до всего этого. В Грозном. Уже оформляют… Мне ведь там и путевку дали.

— Что вы говорите! Путевку? — вежливо, но довольно язвительно переспросил Хохлов. — Скажите пожалуйста, путевку… Очень мило.

Платон Андреевич приподнялся на локте, обернулся, высматривая что-то в отдалении. Потом легко вскочил и зашагал прочь. Иван предположил даже, что он уходит насовсем. Но главный геолог дошел до скромной кучки пляжного барахла, до своих вещей, давно лежащих без присмотра на берегу, присел, пошарил. И когда он вернулся, на лице его были солнцезащитные очки — но не черные, а какие-то разноцветные, радужные, отражающие и море, и облака, и песок. Зеркальные очки, поди, из-за границы.

— Что же вы там будете делать, в Грозном? — осведомился Платон Андреевич.

— Известно что — бурить…

— А что там бурить?

— Как — что?

— Вот я и говорю — что? Там ведь все вдоль и поперек давно разбурено. Клочка не осталось.

— Ну, это положим, — усомнился Иван.

— Вот и положим. Я ведь Грозный не хуже вашего знаю.

Теперь, когда Иван смотрел на соседа, он уже не мог видеть его глаз, ни самих глаз, ни их выражения, а видел он теперь только самого себя, отраженного в этих очках, — две собственные физиономии, изувеченные выпуклыми линзами: с прижатыми ушами, оттянутым книзу подбородком, лбом луковицей. А лицо самого Хохлова было при этом непроницаемо.

— Работа найдется, были бы руки, — сказал Иван.

— Да… Вот именно — руки.

Все же, несмотря на хитрые очки, Иван заметил, как сейчас, при этих словах, огорчение и обида отчетливо изобразились на лице главного геолога.

— А Печоре, значит, больше руки не нужны? Так?.. Пусть Печора катится к чертовой матери, а мы умываем руки. Мы едем туда, где полегче да попроще.

— Знаете, — озлился Иван Еремеев, — у меня эта ваша Печора отняла пятнадцать лет. Пятнадцать лет жизни.

— Во-от! — обрадованно воскликнул Платон Андреевич, будто только и ждал этих слов.

Он рывком сорвал с переносицы свои щегольские очки и пристально воззрился на Ивана.

— Послушайте, а вы знаете… — Но тут же перебил сам себя: — Простите великодушно, как ваше имя-отчество?

Да, его имени-отчества сосед, конечно, не знал. Откуда ему было знать. Добро хоть в лицо запомнил и фамилию не позабыл. Мог бы, однако, и часом раньше справиться насчет имени-отчества.

— Иван Сергеевич.

— Очень приятно. Так вот, Иван Сергеевич, вы знаете Бергера?

— Тот, который…

— Да, тот, который… — решительно подтвердил Хохлов. — Тот, который нашел «тяжелую» нефть. И разработал шахтный способ добычи этой нефти. И вообще совершенно гениальный человек.

Лично я не знаком, не довелось.

— Неважно. Поверьте мне — это феномен!

Иван кивнул головой, не стал спорить.

— Так вот. Бергер отсидел двадцать лет. Теперь он тоже реабилитирован, восстановлен во всех правах и заслугах. Его пригласили в Москву, предложили кафедру, квартиру и дачу в Тарасовке. Плюс — перспектива баллотироваться в академию… А он? Он отверг все это и остался на Печоре. Он сказал: «Двадцать лет — слишком большой срок для человеческой жизни, чтобы им можно было пренебречь. Если я это сделаю, мне придется самому себе признаться, что двадцать лет пропали зря…» Вы понимаете? Он слишком ценит то, что сделал за эти годы, чтобы теперь махнуть на все это рукой и уехать. Он вложил в Печору весь свой талант, все свое мужество… Это трудно объяснить. И, по-видимому, это пока недоступно для нормативной психологии. Тем не менее это факт! — Хохлов откашлялся, с трудом переводя взволнованное дыхание. — Да… На работу, к письменному столу, его водили под конвоем. Но в сорок втором, когда немцы были на Кавказе — кстати, у Грозного, — эти шахты выдали на-гора «тяжелую» нефть…