Избранные произведения в двух томах. Том второй

Так я впервые познакомился с именем Ованеса Туманяна и направленностью его поэзии.

Потеряв своих закадычных друзей, я решил ехать на фронт.

В Москве я сдал в печать книжку своих избранных стихотворений в “Универсальную библиотеку” и получил у председателя Всероссийского Союза городов направление на Кавказ. Планы моей работы были неясны.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ОВАНЕСОМ ТУМАНЯНОМ

Муж моей сестры А. К. Васильев был главным архитектором города Тифлиса. Он был сторонником архитектуры классической. Многие построенные им здания школ и больниц до сих пор целы. Его техническим шедевром до сих пор стоит мостик, перекинутый через ущелье в Ботаническом саду.

В его семье я гостил в 1902 и 1908 годах.

Чудесный город, с которым слегка сравниться может только Флоренция, — с памятниками грузинской старины, с патриархальным бытом, — еще тогда мне сразу полюбился…

По улицам медленно двигались фаэтоны на двух конях, в них старые княгини в национальных костюмах ехали к могилам предков в Дидубе. Обгоняя их, изредка мчались европейски одетые люди к богатым духанам кутить и заключать сделки…

Таков был Тифлис в первые мои два приезда. В третий приезд в 1916 году я не узнал Тифлиса. Феодализм притаился в своих гнездах. Капитализм торжествовал победу. Город принадлежал деловым людям. Военных было видно мало. Больше всего мелькало людей в ремнях и френчах, в погонах с красными крестами и значками на груди, иногда с кобурами и неумело прицепленными шашками. Все на них было новенькое и блестящее. В духанах шли кутежи. Особенно был посещаем подвал около семинарии, где на стенах были написаны портреты Галилея с земным шаром на груди, Ньютона с каким-то инструментом в руках, Шота Руставели в островерхой шапке со свитком в руках, араповидного Пушкина и Лермонтова в красном доломане. До утра неслись песни заунывной зурны из духанов на высоком берегу Куры и с горы Св. Давида.

Я чувствовал себя совсем чужим в этой суматохе. Семья моей сестры не понимала, зачем я приехал. Отдохнув два-три дня, я пошел оформлять свои документы.

Непонимание я встретил и в тифлисском отделении Союза городов. Но поскольку у меня было направление из Москвы, меня приветствовал элегантный человек, очень откормленный и тем не менее юркий, и на мои мечты ответил с иронической улыбкой, что в Черном море плавают немецкие крейсеры “Гебен” и “Бреслау”, что Трапезунд блокирован, и вообще… Придется ехать в Ван. Но там никого нет.

Получив направление на Ван, я вышел в коридор.

Там все было завалено тюками, ящиками, разными упаковками. Тут же суетились люди во френчах и брюках галифе. У всех в руках были книжки и записки. Галдеж стоял оглушительный. Слова “кишмиш”, “лаваш”, “лапша” летали в воздухе вперемежку со словами “хурджины”, “бурки”, “сапоги”. Это был базар.

Я совершенно потерялся в этих грудах вещей и толпе чужих людей.

— Куда я приехал? Вот она — война! Торговля и спекуляция! Что мне тут делать? Я — поэт. Кто тут поймет меня?

В суматохе людей, тюков и ящиков медленно ходил человек высокий, стройный, но как будто согбенный каким-то горем; глаза, озаренные любовью и тревогой. И я прежде всего увидел эти глаза. Приглядываясь к нему и прислушиваясь к его словам, я понял, что он хлопочет о том, чтобы в первую очередь отправили грузы в Ванском направлении.

— Там еще есть люди… Еще есть… — долетела до меня его фраза.

Она остро сопоставилась в моем сознании с другими словами: что в Ване людей нет.

Какая-то завеса, прикрывавшая судьбу неведомого мне армянского народа, приоткрылась передо мной.

— Кто это? — спросил я кого-то.

— Вы не знаете? Это же Ованес Туманян, армянский наш поэт.

Я решительно подошел к Ованесу Туманяну.

— Я еду в Ван. Я — поэт, Сергей Городецкий. Позвольте пожать вашу руку.

Но обе его тонкие с длинными пальцами руки уже ласково держали мою руку.

— Мы знаем вас… В Ван? Трудная дорога, трудное дело. От Союза городов? Что собираетесь там делать?

— Не знаю.

— Собирайте и спасайте детей. Они там бродят. Живут в развалинах, в ущельях. Одичали. Организуем приют.

— Помогите мне найти… фамилию не запомнил. Я еду в его распоряжение.

— Да вот он, перед вами.

Из-за спины Туманяна выступил коренастый, невысокого роста богатырь в потертом черном френче, весь обветренный и смуглый, с круглыми, широко от природы раскрытыми глазами.

— Вот к вам русский поэт. Не покидает нас Россия.

— Верхом можете? — спросил тот, и моя рука потонула в его горячей, шершавой ладони.

— Никогда не ездил.

— Научится, — сказал Туманян, поощряя меня лучистой улыбкой. — Где остановились?

— У сестры.

— Приходите ко мне вечером. Вознесенская, 18.

Широко известно гостеприимство семьи Туманяна.

Когда я пришел к нему вечером, он, поджидая меня на балконе второго этажа, где жил, широко открыл двери:

— Прошу в мой дом.

На пороге в столовую меня приветливо встретила его жена. Ованес Фаддеевич познакомил меня со своими дочерьми — Ануш, Нвард и маленькой Арфик.

— А вот мой сын Артавазд. Тоже едет в Ван. Будете вместе работать.

— Поэт?