Избранные произведения в одном томе

Пабло снова посмотрел Пилар в глаза и на этот раз не стал отворачиваться. Он смотрел на нее в упор своими маленькими свиными глазками с красным ободком век.

— Ты, — сказала она, и ее хриплый голос опять прозвучал ласково. — Ах, ты. Я вот что думаю: если в человеке что-то было, так, должно быть, какая-то частица этого всегда в нем останется.

— Listo[182], — сказал Пабло, твердо глядя на нее в упор. — Что бы этот день ни принес, я готов.

— Теперь я верю, что ты вернулся, — сказала ему Пилар. — Теперь я верю. Но далеко же ты от нас уходил.

— Дай мне глотнуть еще раз из твоей бутылки, — сказал Пабло Роберту Джордану. — И надо собираться в путь.

Глава 39

Они поднялись в темноте по склону и вышли из леса к узкому ущелью. Они были тяжело нагружены и подъем одолели медленно. Лошади тоже шли с грузом, навьюченным поверх седел.

— В случае чего поклажу можно сбросить, — сказала Пилар, когда они собирались. — Но если придется разбивать лагерь, это все понадобится.

— А где остальные боеприпасы? — спросил Роберт Джордан, увязывая свои рюкзаки.

— Вот в этих вьюках.

Роберт Джордан сгибался под тяжестью рюкзака, воротник куртки, карманы которой были набиты гранатами, давил ему шею. Тяжелый револьвер ерзал по бедру, карманы брюк топорщились от автоматных магазинов. Во рту у него все еще стоял привкус кофе; в правой руке он нес свой автомат, а левой все подтягивал воротник куртки, чтобы ослабить резавшие плечи лямки рюкзака.

— Ingles, — сказал Пабло, шагавший рядом с ним в темноте.

— Что скажешь?

— Эти люди, которых я привел, думают, что дело сойдет удачно, потому что их привел сюда я, — сказал Пабло. — Ты не говори им ничего такого, что могло бы их разуверить.

— Хорошо, — сказал Роберт Джордан. — Но давай сделаем так, чтобы сошло удачно.

— У них пять лошадей, sabes?[183] — уклончиво сказал Пабло.

— Хорошо, — сказал Роберт Джордан. — Лошадей будем держать в одном месте.

— Хорошо, — ответил Пабло и больше ничего не сказал.

Вряд ли ты бесповоротно стал на путь обращения, друг мой Пабло, подумал Роберт Джордан. Да. Одно то, что ты вернулся, — это уже чудо. Но вряд ли тебя можно будет когда-нибудь причислить к лику святых.

— С этими пятью я захвачу нижний пост, как должен был сделать Глухой, — сказал Пабло. — Мы перережем провода и подадимся назад, к мосту, как условлено.

Мы уже переговорили об этом десять минут назад, подумал Роберт Джордан. Интересно, почему он опять…

— Может быть, нам удастся потом уйти в Гредос, — сказал Пабло. — Я много об этом думал.

Тебя, наверно, только что осенила какая-то гениальная мысль, подумал Роберт Джордан. Еще какое-нибудь откровение. Но в то, что ты и меня с собой приглашаешь, я не верю. Нет, Пабло. Не пробуй убедить меня.

С тех самых пор, как Пабло появился в пещере и сказал, что с ним пришло еще пять человек, Роберт Джордан воспрянул духом. Возвращение Пабло рассеяло атмосферу трагедии, которая, казалось, нависла над предстоящей им операцией с тех пор, как пошел снег, и, снова увидев Пабло, он хотя и не подумал, что счастье повернулось к нему лицом — в это он не верил, — но, во всяком случае, почувствовал, что все складывается к лучшему и что теперь есть надежда на успех. Предчувствие неудачи исчезло, и он ощущал теперь, как бодрость прибывает в нем, словно воздух, медленно нагнетаемый в спустившую камеру. Сначала как будто ничего не заметно, хотя начало положено и насос медленно работает, а резиновая камера чуть шевелится. Так прибывала в нем бодрость, точно морской прилив или сок в дереве, и он уже чувствовал в себе тот зародыш отрицания всех дурных предчувствий, который перед боем часто вырастал у него в ощущение настоящего счастья.

Это был самый большой дар, которым он обладал, талант, уже помогавший ему на войне: способность не игнорировать, а презирать возможность плохого конца. Мало-помалу он утрачивал это качество, потому что ему приходилось нести слишком большую ответственность за жизнь других людей, выполнять то, что было плохо задумано с самого начала и плохо налажено. А при таких обстоятельствах нельзя игнорировать плохой конец, неудачу. Тут речь идет не о возможности каких-то осложнений для тебя самого, которые можно игнорировать. Сам по себе он — ничто, он знал это, и смерть тоже ничто. Уж что-что, а это он знал твердо. Правда, за последние несколько дней он понял, что вместе с другим человеческим существом он может быть всем. Но в глубине души он знал, что это исключение. Это у нас было, думал он. И в этом мое великое счастье. Это было даровано мне, может быть, потому, что я никогда этого не просил. Этого у меня никто не отнимет, и это никуда от меня не уйдет. Но это прошло, и с этим покончено сегодня утром, а впереди ждет дело.