Избранные произведения в одном томе

Он ждал, когда высунется из-под моста моток проволоки, а за ним покажется голова и загорелое лицо и Ingles, подтягиваясь на руках, станет вылезать на мост. И в то же время он присматривался к дороге за мостом, не появится ли что-нибудь из-за дальнего поворота. Страха он не чувствовал ни сейчас, ни раньше. Все идет так быстро, и это так просто, думал он. Мне не хотелось убивать часового, но теперь уже все прошло. Как мог Ingles сказать, что застрелить человека это все равно, что застрелить зверя. Когда я охотился, у меня всегда бывало легко на душе и я не чувствовал никакой вины. Но когда выстрелишь в человека, у тебя такое чувство, точно ты родного брата ударил. А если еще не убьешь с одного раза! Нет, не надо думать об этом. Тебе это было очень тяжело, и ты бежал по мосту и плакал, как женщина.

Это уже позади, сказал он себе, и ты потом можешь попытаться искупить это, как и все остальное. Но зато ты получил то, о чем просил вчера вечером, возвращаясь горным проходом домой. Ты участвуешь в бою, и все для тебя понятно. Теперь даже если придется умереть сегодня — это ничего.

Он посмотрел на Фернандо, который все еще лежал, прислонясь к откосу, приложив ладони к паху, сжав посиневшие губы, закатив глаза, и дышал тяжело и прерывисто. И, глядя на него, он думал: если я должен умереть, скорей бы. Нет, я ведь зарекся просить о чем-нибудь еще, если сбудется то, что мне больше всего нужно сегодня. Я ни о чем и не прошу. Понятно? Я ни о чем не прошу. Ни о чем и никак. Пошли мне то, о чем я просил вчера, а дальше будь что будет.

Он прислушался к отдаленным звукам боя в ущелье и сказал себе: сегодня и в самом деле большой день. Мне бы надо знать и понимать, какой это день.

Но он не чувствовал ни подъема, ни волнения. Только то, что, скорчившись здесь, за придорожным камнем, с закруженным петлей концом проволоки в руке и еще мотком проволоки, надетым на другую руку, он не чувствовал одиночества и не чувствовал себя оторванным от всего. Он был одно целое с этой проволокой, тянущейся от его руки, и одно целое с мостом, и одно целое с зарядами динамита, которые заложил там Ingles. Он был одно целое с Ingles, все еще возившимся под мостом, и он был одно целое со всеми перипетиями боя и с Республикой.

А волнения не было. Кругом теперь было спокойно, солнце палило ему в спину и в согнутую шею, а когда он поднимал голову, он видел высокое безоблачное небо и склон горы на том берегу, и он не чувствовал радости, но одиночества не было, и страха тоже не было.

Вверху на склоне, укрывшись за деревом, лежала Пилар и вглядывалась в дорогу, ведущую от перевала. Рядом с ней лежали три заряженных винтовки, и одну из них она передала Примитиво, когда он опустился на землю рядом с ней.

— Иди ложись вон там, — сказала она. — Вон за тем деревом. А ты, цыган, вот здесь. — Она указала на другое дерево, пониже. — Он умер?

— Нет. Жив еще, — сказал Примитиво.

— Не повезло, — сказала Пилар. — Будь у нас еще хоть двое, этого не случилось бы. Ему надо было обогнуть ту кучу опилок ползком. А там ему удобно, где вы его оставили?

Примитиво кивнул головой.

— Когда Ingles взорвет мост, обломки сюда не долетят? — спросил цыган, выглядывая из-за своего дерева.

— Не знаю, — сказала Пилар. — Агустин с большой maquina еще ближе, чем ты. Если б это было слишком близко, Ingles его там не посадил бы.

— А я вот помню, когда мы взрывали поезд, фонарь с паровоза пролетел у меня над самой головой, а куски железа так и порхали, словно ласточки.

— Тебе бы стишки сочинять, — сказала Пилар. — Словно ласточки! Словно лохани для стирки, вот это вернее. Слушай, цыган, ты сегодня все время держался молодцом. Так уж теперь не поддавайся страху.

— Я ведь только спросил, долетят ли сюда обломки, чтобы в случае чего спрятаться за этот ствол, — сказал цыган.

— Как сидишь, так и сиди, — сказала ему Пилар. — Скольких мы убили?

— Мы — пятерых. Да здесь двое. Не видишь? Вон на том конце еще один лежит. Туда смотри, на мост, будку видишь? Смотри! Ну, видишь? — Он показывал пальцем. — Да там, на нижнем посту, еще было восьмеро для Пабло. Я туда ходил на разведку, меня Ingles посылал.

Пилар что-то проворчала. Потом она сказала сердито и резко:

— Что такое с Ingles? Что он там, так его и так, копается под этим мостом? Vaya mandanga![199] Взрывает он его или наново строить собирается?

Она подняла голову и увидела Ансельмо, скорчившегося за придорожным камнем.

— Эй, viejo! — закричала она. — Что такое с твоим, так его и так?

— Наберись терпения, женщина, — отозвался Ансельмо, легко, но крепко придерживая конец проволоки. — Он заканчивает свою работу.

— Да почему же так долго, скажи ты мне, ради последней шлюхи?

— Es muy concienzudo![200] — прокричал Ансельмо. — Это работа научная.

— Так и так всякую науку, — напустилась разъяренная Пилар на старика. — Пусть эта поганая рожа, так его и так, взрывает скорей, и конец. Мария! — гаркнула она своим могучим голосом, обернувшись к лесу. — Твой Ingles… — И тут хлынул целый поток непристойной ругани по адресу Джордана и его предполагаемых действий под мостом.