Избранные произведения в одном томе

— Сделаем что?

Мы сидели на полночно-синем «хадсоне» 52-го. Его ветровое стекло было узким, как прорезь в танке.

— Давай возьмем эту машину. Ты сама слышала, она пригласила нас. — Я погладил бампер.

— ПОГНАЛИ, — сказала машина, открыв дверцу и приглашая садиться.

Кэти поколебалась минуту, потом коротко кивнула.

— Ладно, — сказала она. — Почему нет? Я этих парней знаю всего день-два. Только сначала я прихвачу пива и сигарет.

— Клево. — Я опустился на водительское место и утонул в мягких пыльных подушках, положив книгу рядом с собой. — Теперь вот что, — сказал я, обращаясь К пустым сиденьям. — Тебе придется начать разговаривать предложениями больше, чем из двух слов. Я не требую, чтобы ты вела интеллектуальные светские беседы, учти это, но я больше не хочу слышать эти гладкие, рубленые фразы.

— ЭТО МОЖНО, — сказала машина, и я вздохнул.

Кэти вышла с полным ящиком пивных бутылок без этикеток, но заткнутых пробками. Должно быть, Спек дал ей денег. «За что?» — полюбопытствовала уродливая часть моего разума.

— Ты думаешь, это в самом деле пиво? — спросил я, когда она открыла другую дверцу и поставила ящик на заднее сиденье.

— НАПАЛМ, — сказала машина, а Кэти со смехом впорхнула внутрь. У нее был счастливый вид.

Машина завелась без проблем и покатила вниз по улице. Никто не выбежал, чтобы остановить нас. Насколько я вообще мог судить, у машины хозяина не было.

Франкс что-то такое сказал про говорящие машины, перед тем как умереть. Мне стало интересно, воплотился ли он снова и в каком виде.

Тяжелый теплый ветер врывался в мое открытое окно.

Я заметил, что машина с удовольствием сама управляет собой, и убрал руки с баранки.

— МОЛОДЧИНА, — отреагировала машина.

Я протянул руку назад и взял две бутылки. Пиво оказалось холодным, вполне приличного вкуса, не то что виски. Возможно, они сами варили его на Саймионе.

— Хорошо снова куда-то двигаться, — сказала Кэти. — Я совсем не хочу останавливаться. Прямо сейчас» стоя там…

— Я знаю, — сказал я, думая о людях, что махали Бобу Титеру. — Наверное, хуже смерти может быть только вечная жизнь, — Ой, не говори так. — Она высунулась в окно, подставив лицо ветру. — Что угодно лучше, чем ничего.

Мы уже выехали на центральную улицу, мимо нас проносились огни. Множество машин стояло у тротуаров, но лишь немногие ехали. Внезапное сомнение озарило мой мозг.

— Тебе нужен бензин? — спросил я машину.

— У МЕНЯ РУКА-НАДГРОБЬЕ И КЛАДБИЩЕНСКАЯ БРЕДЬ, — сказала машина в неожиданном приступе красноречия. — МНЕ ВСЕГО ДВАДЦАТЬ ОДИН, НО Я НЕ ПРОТИВ УМЕРЕТЬ.

Только потом до меня дошло, что это значило. Но я сделал вывод, что бензина у нас достаточно. Я включил радио. Шкала минуту померцала, разогреваясь. Мне стало любопытно, что сейчас зазвучит.

На шкале не было цифр, но когда Кэти покрутила правую ручку, в маленьком прямоугольном окошке задвигался туда-сюда указатель. Вдруг что-то щелкнуло, и появился звук. Саксофон, играющий короткими всплесками. Сакс умолк, и мужчина с едва заметным бостонским акцентом продекламировал хайку:

— Напрасно, напрасно обильный дождь проливается в море.

Еще саксофон, еще хайку. Через некоторое время пианино сменило сакс, а чтец принялся за более длинное стихотворение, закончившееся строчками: «Я хочу освободиться от надоевшей мясной круговерти, счастливым и мертвым на небо уйти». Радио смущенно поперхнулось.

Кэти ссутулилась на своем сиденье. Она закурила сигарету и сидела, чуть отвернувшись от меня. Потом потянулась вперед, крутанула ручку радио, и снова зазвучала первая хайку: «Напрасно, напрасно. Обильный дождь проливается в море». Она вздохнула, а саксофон утонул в тихих гитарных переборах.

— Что это, Кэти?

— То, что я хотела услышать. — Она продолжала подставлять лицо тугому ночному ветру. — В машине Спека было такое же радио. Все в эфире непрерывно.

Над звоном беспорядочно перебираемых струн зазвучал другой мужской голос. Он звучал напыщенно и самоуверенно. Трудно было понять, что он говорит. Какие-то даты, цифры. «Я знал, что надо бы одеться».

— Это Нейл, — сказала Кэти. — Сейчас его редко услышишь.

— Я все равно не…

— Это диск Кэссади и Керуака, их выступление с джазовой декламацией. Мой старший брат дал ее мне, когда я заканчивала школу, и я часто ее слушала. Так я и увлеклась Керуаком.

Снова зазвучал первый голос — Керуак. Он рассуждал о смерти, о Пустоте, об озарении и лысых артистах в черных беретах, вешающих реальность на прутья железных заборов у Вашингтон-сквер. У него была странная манера соскальзывать то и дело в этакое мелкое хихиканье. Губы Кэти двигались, беззвучно повторяя его слова.

Я начал испытывать ревность.

— Наверное, ты хотела бы разыскать его и сесть у его ног, — сказал я.

— Хорошая мысль, — откликнулась она, щелчком отправив сигарету в окно. — Это — или способ вернуться на Землю. — Затем она смягчилась и улыбнулась мне. — Хочешь послушать что-нибудь другое?

— Конечно. А что там еще есть?

— Все, что хочешь. Просто покрути ручку, и оно поймает то, что у тебя на уме.