Избранные произведения в одном томе

Поэтому на провокационный вопрос репортёра: «Чем, на ваш взгляд, фантастика отличается от журналистики?» — я, несколько сгущая краски, ответил: «Фантастика — правда, прикидывающаяся вымыслом. А журналистика — наоборот».

Итак, фантастикой мы можем назвать бегство или отступление из коллективно созданного и создаваемого поныне мифа, именуемого реальной жизнью. Не берусь утверждать, будто, чем дальше от вранья, тем ближе к правде (на самом деле, чем дальше от вранья, тем ближе к другому вранью), и всё-таки мне кажется, что мудрость данного манёвра несомненна: куда бы вы ни бежали (НФ, фэнтези, хоррор, и т. п.), всегда остаётся шанс нечаянно обрести более верное понимание действительности.

Даже если этого не случится, отбежав на достаточное расстояние, вы можете оглянуться и увидеть миф целиком — возможность, которой изначально лишён реализм, сплошь и рядом ограничивающийся, по словам Достоевского, кончиком своего носа.

Ничего нового я здесь не открыл. Похожие взгляды высказывались и прежде. Пресловутый турбореализм поначалу удивлял меня отсутствием внятной программы. Однако спустя некоторое время, когда данное движение стало тихо разваливаться, оставшийся в одиночестве Андрей Лазарчук коротко и ясно изложил суть дела:

«Реализм постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература даёт картину этого мира.

Фантастика постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература проводит над ним опыты.

Турбореализм постулирует: мир веществен, однако постигается нами по большей части через описания, оставленные другими людьми. Мы не в состоянии отличить объективную истину от её искажений и преломлений. Литература даёт картину этого мира».

Формулировка настолько соответствовала моим собственным воззрениям, что я немедля прилепил из озорства «Алой ауре протопарторга», над которой в ту пору корпел, бирку «турбофэнтези». Когда же озадаченные читатели попросили объяснить, с чем это едят, ответил примерно так:

«Как известно, турбореализм исходит из невозможности отличить правду от лжи. Турбофэнтези, напротив, настаивает на том, что невозможно отличить ложь от правды. В этом вся разница».

Что же касается рецепта Андрея Валентинова, столь бестактно использованного Львом Толстым… Думаю, зря харьковский коллега ограничился всего двумя направлениями (альтернативная история и криптоистория). Наиболее полная формулировка, по-моему, должна звучать так: напиши всё, как есть, и получится фантастика.

Знать бы ещё, как оно есть…

Все на зачистку родной речи!

Узревши на щите дальнозора (бывшем экране телевизора), как наши избранники принимают что-то вроде закона о русском языке, я, честно вам скажу, возликовал. Наконец-то будет дан отпор словесной немчуре, противоправно поселившейся в нашей речи! Могу себе представить, с каким наслаждением болельщики и потешные толкователи (бывшие спортивные комментаторы) вместо неуклюжего иностранного речения «футболист» будут теперь выговаривать родимое и сладкозвучное: «игрок в ножной мяч».

Дадут окорот и непечатным выражениям, попавшим в один сусек с иноязычным сором по той простой причине, что многие избранники наши не в силах отличить мудреных заграничных слов от незнакомых матерных. Хотя здесь я, возможно, хватил лишку. Представить себе думца, не знающего чего-либо в этой области, согласитесь, трудновато. Не зря же, по простодушному мнению народному, продразнище «избранник» произошло от оборота «из брани» (то есть из ругани), в чем, действительно, легко убедиться, включив тот же дальнозор.

И все же кое-что вызывает досаду. Вечно мы ограничиваемся полузапретами! Если уж уравнивать в правах мат и заимствованные с Запада словеса, то до конца. Полагаю, следует вменить в обязанности городовым (бывшим милиционерам) смело заносить в ябеду (бывший протокол) такие, например, записи: «выражался иноязычно, оскорбляя тем самым достоинство граждан».

И действенно, да и казне прибыток.

Перевести иноплеменные заимствования на русский труда не составит. Во второй половине девятнадцатого века известный стихотворец проделывал это с легкостью:

По французски — дилетант,
А у нас — любитель.
По-французски — интендант,
А у нас — грабитель.

По-французски — сосьетэ,

А по-русски — шайка.
По-французски — либертэ,
А у нас — нагайка.

Необходимо также вспомнить бесценный опыт славянолюбцев (бывших славянофилов), неутомимых борцов с иноземщиной, изобретателей мокроступа (бывшая галоша), и уж, конечно, всенепременнейше привлечь на помощь Владимира Ивановича Даля, признанного искусника (бывшего мастера) перелагать зарубежные речения на язык родных осин. Ну разве не прелесть:

Атмосфера — колоземица, мироколица.

Агрегат — сгнетка.

Автомат — живуля.

(Впрочем, насчет автомата я не совсем уверен. Смотря, что за автомат. Если АКМ, то какая ж, к черту, «живуля»? Наоборот!)