Избранные произведения в одном томе

Боязнь зеркала свойственна сейчас публике как никогда. Показывайте нам что угодно, кроме нас самих. Возможно, виной тому переоценка моральных ценностей, последовавшая за крушением тоталитаризма. Самое оскорбительное из трёхбуквенных слов — лох (то есть тот, кого обманывают, грабят и убивают). Никто не хочет быть лохом, все хотят быть крутыми (то есть теми, кто обманывает, грабит и убивает). Поэтому, как только главный герой начинает укладывать трупы нехороших парней направо и налево, читатель чувствует себя сопричастным справедливому кровопролитию и в полной мере ощущает свою крутизну. При этом, однако, следует как можно дальше держаться от зеркала, ибо отражается в нём, как ни крути, нечто предательски лохообразное.

Наиболее точно, причём за несколько лет до появления Мими, проблему обозначил Дмитрий Володихин. Со свойственной ему тонкой иронией он примерил маску философствующего обывателя и объявил от его лица, что может представить себя на месте любого главного героя, за исключением «даоса с кружкой пива» (то есть того же философствующего обывателя).

У шимпанзе очень плохо с модальностью. Все эти «должен-рад-готов-обязан» сливаются у них воедино, а возможность совершения поступка равна самому поступку. Люди могут лишь завидовать такой цельности характера. Поэтому Мими, прямодушно расправляющаяся с очередным (а на самом деле, одним и тем же) «грязным животным», оказалась идеальной героиней. Именно такой она воображала себя в своих обезьяньих грёзах, именно таким хотел бы вообразить себя и широкий читатель — существо, как правило, никогда никого не убивавшеее и потому глубоко ущербное.

Не убил ни одного душмана,
не бомбил ни одного Кабула…
Так теперь мучительно и больно
за бесцельно прожитые годы!

Как выразился Ортега-и-Гассет, «метафора вообще не имела бы смысла, если бы за ней не стоял инстинкт, побуждающий человека избегать всего реального».

Кстати, об Ортеге-и-Гассете. Его призыв перейти от скользящего чтения «к погружению в крохотную бездну каждого слова», будь он воспринят массами, наверняка привёл бы к разорению большинства издательств. Нынешнее восприятие так называемой художественной прозы — это именно головокружительное скольжение по строчкам, и если вдруг в тексте внезапно возникнет мысль, она породит те же последствия, что и выбоина во льду на пути конькобежца. Недаром же Василий Владимирский с тревогой задавал вопрос: «Не помешает ли это получать простое и незатейливое удовольствие от чтения?»

Не буду повторять навязшие в зубах остроты относительно многострадальной Дарьи Донцовой, у которой якобы объявился грозный конкурент, — скажу только, что и другие авторы неоднократно пытались избавиться от столь мешающих читателю остатков логики, хотя в полной мере это удалось одной Мими.

Два изложенных обстоятельства явились, на мой взгляд, основными составляющими коммерческого успеха, но, повторяю, вопрос требует более детального изучения.

* * *

Существует ещё одно соображение на этот счёт, кажется, пропущенное критиками. Я имею в виду проблему отрицательного героя. Если не думать о людях плохо, станет очень страшно. Поэтому отсутствие трупов в тексте — первый признак уныния и безнадёжности. Произведения такого рода решительно отторгаются массовым читателем, мало того, вызывают в нём чувство глубокого отвращения. Получается, раз некого убить, значит во всём виноват ты сам (поскольку отождествляешь себя с главным героем). Рискну предположить, что постоянно уничтожаемое «грязное животное» вызвало у большинства (разумеется, на подсознательном уровне) образ конкурента, соседа или, скажем, нелюбимого политического деятеля.

Проще говоря, пресловутый «образ врага».

* * *

Итак, в течение первых трёх месяцев со дня выхода книги пресса по сути безмолвствовала, а роман, если верить рейтингам, шёл нарасхват. Всё изменилось в тот день, когда центральная газета поместила на первой странице фотографию Мими во всей её красе, сопроводив портрет скандальным заголовком.

И грянула бумажная буря.

Причина понятна: разумным мы называем существо, входящее в нашу тусовку. Пока шимпанзе, сидя в своих вольерах, обменивались жестами и по-разному складывали пальцы, всё это напоминало зооцирк и сильных возражений не вызывало. Однако стоило Мими войти в обойму публикуемых авторов, ситуация обрела иные черты.

Первыми откликнулись учёные-креационисты. С пеной у рта они яростно отрицали саму возможность существования литератора-шимпанзе, квалифицируя случившееся как очередную вылазку безбожных дарвинистов масонского толка и поминая недавний казус с профессором Родосом. На супругов Концевых было подано несколько судебных исков. Речь шла — ни много ни мало — об оскорблении национального и религиозного достоинств.