Избранные произведения в одном томе

Дрожащего Намазова развязали, подняли на ноги и в знак милости набросили ему на плечи совсем худой халатишко.

Затем решили выслушать Чертослепова.

— Граждане каскадеры! — в бешенстве завопил замдиректора, безуспешно пытаясь подняться с колен. — Имейте в виду, даром вам это не пройдет! Вы все на этом погорите!

Озадаченный толмач снова заправил кляп в рот Чертослепова и почесал в затылке. Услышанное сильно напоминало непереводимую игру слов. Он все-таки попробовал перевести и, видимо, сделал это не лучшим образом, ибо единственный глаз полководца свирепо вытаращился, а сабельный шрам поперек лица налился кровью.

— Кто? Я погорю? — прохрипел полководец, оскалив остатки зубов, оставшиеся после прямого попадания из пращи. — Это вы у меня в два счета погорите, морды славянские!

Воины спешились и побежали за хворостом. Лодку бросили в хворост, пленников — в лодку. Галопом прискакал татарин с факелом, и костер задымил. Однако дрова были сырые, разгорались плохо.

— Выньте у них кляпы, и пусть раздувают огонь сами! — приказал полководец.

Но садистское это распоряжение так и не было выполнено, потому что со дна гребного устройства поднялся вдруг представительный хмурый мужчина в бежевом плаще. Татары, издав вопль изумления и ужаса, попятились. Перед тем, как бросить лодку в хворост, они обшарили ее тщательнейшим образом. Спрятаться там было негде.

— Я, собственно… — ни на кого не глядя, недовольно проговорил мужчина, — оказался здесь по чистой случайности… Прилег, знаете, вздремнуть под скамьей, ну и не заметил, как лодка отчалила…

Он перенес ногу через борт, и татары, суеверно перешептываясь, расступились. Отойдя подальше, капитан Седьмых (ибо это был он) оглянулся и, отыскав в толпе Намазова, уже успевшего нахлобучить рваную татарскую шапчонку, неодобрительно покачал головой.

Часть II Бысть некая зима

Глава 6

Нагрянул декабрь. Батый осадил Рязань. Помилованных до особого распоряжения пленников возили за войском на большом сером верблюде в четырех связанных попарно корзинах. Подобно большинству изувеченных жизнью людей не знающий поражений полководец любил всевозможные отклонения от нормы.

Над татарским лагерем пушил декабрьский снежок. Замдиректора Чертослепов — обросший, оборванный — сидел на корточках и отогревал связанными руками посиневшую лысину.

— Хорошо хоть руки спереди связывать стали, — без радости заметил он.

Ему не ответили. Было очень холодно.

— Смотрите, Намазов идет, — сказал Шерхебель и, вынув что-то из-за пазухи, сунул в снег.

Судя по всему, помощник толмача вышел на прогулку. На нем уже был крепкий, хотя и залатанный местами полосатый халат, под растоптанными, но вполне справными сапогами весело поскрипывал снежок.

— Товарищ Намазов! — вполголоса окликнул замдиректора. — Будьте добры, подойдите на минутку!

Помощник толмача опасливо покосился на узников и, сердито пробормотав: «Моя твоя не понимай…», — поспешил повернуться к ним спиной.

— Мерзавец! — процедил Альбастров.

С ним согласились.

— Честно вам скажу, — уныло проговорил Чертослепов, — никогда мне не нравился этот Намазов. Правду говорят: яблочко от яблони…

— А что это вы всех под одну гребенку? — ощетинился вдруг электрик.

Чертослепов с Шерхебелем удивленно взглянули на Альбастрова, и наконец-то бросилась им в глаза черная клочковатая бородка, а заодно и висячие усики, и легкая, едва намеченная скуластость.

Первым опомнился Шерхебель.

— Мать? — понимающе спросил он.

— Бабка, — буркнул Альбастров.

— Господи Иисусе Христе!.. — не то вздохнул, не то простонал Чертослепов.

Положение его было ужасно. Один из членов вверенного ему экипажа оказался ренегатом, другой…

— Товарищи! — в отчаянии сказал Чертослепов. — Мы допустили серьезную ошибку. Нам необходимо было сразу осудить поведение Намазова. Но еще не поздно, товарищи. Я предлагаю провести такой, знаете, негромкий митинг и открытым голосованием выразить свое возмущение. Что же касается товарища Альбастрова, скрывшего важные анкетные данные…

— Ну ты козел!.. — изумился электрик, и тут — совершенно некстати — мимо узников проехал не знающий поражений полководец.

— Эй ты! — заорал Альбастров, приподнявшись, насколько позволяли сыромятные путы. — В гробу я тебя видал вместе с твоим Чингисханом!

Полководец остановился и приказал толмачу перевести.

— Вы — идиот! — взвыл Чертослепов, безуспешно пытаясь схватиться за голову. — Я же сказал: негромкий! Негромкий митинг!..

А толмач уже вовсю переводил.

— Товарищ Субудай! — взмолился замдиректора. — Да не обращайте вы внимания! Мало ли кто какую глупость не подумав ляпнет!..

Толмач перевел и это. Не знающий поражений полководец раздул единственную целую ноздрю и, каркнув что-то поврежденными связками, поехал дальше. Толмач, сопровождаемый пятью воинами, подбежал к пленным.

— Айда, пошли! — вне себя напустился он на Чертослепова. — Почему худо говоришь? Почему говоришь, что Субудай-багатур не достоин лежать с великим Чингизом? Какой он тебе товарищ? Айда, мало-мало наказывать будем!

Глава 7