Избранные произведения в одном томе

Вот как! Мы же еще и виноваты…

— Позвольте, — вступил в разговор Виктор. — Вы хорошо знаете приказ о подготовке первого рейса. На каком основании…

— При чем тут рейс? — Жан-Жак повысил голос. — Мне надо кое-что проверить. Ступайте, я не нуждаюсь в вашей помощи.

— А Ника Самофракийская? — воскликнул я; меня уже зло начало разбирать. — Как она попала из Лувра в багажник СВП?

— Ну, если вы в курсе, — уже другим тоном проговорил он, — то вам, вероятно, известно, что сегодня я должен отвезти ее назад.

— Разрешите, мы вас проводим, — сказал я.

— Не надо. Я сам знаю дорогу.

— И все-таки мы вас проводим. Верно, ребята?

Жан-Жак махнул рукой и полез в СВП, а мы за ним. Жан-Жак сразу прошел к пульту и защелкал клавишами путевой программы. Затем он кивнул Виктору, и тот включил хронодеклинатор. Коротко пропели пускатели… На мгновенье застлало глаза… Я огляделся. Все было привычно в рубке. Но я-то знал, что мы уже мчались против течения Времени!

Как хотите, а это был исторический миг! Я удивлялся Виктору: вид у него был самый будничный. Но потом и я взял себя в руки.

То, что я узнал в полете, потрясло меня настолько, что…

Нет, пусть дальше Леня Шадрич рассказывает. Он не из нашего сектора, и поэтому из нас троих он самый объективный.

Глава 3

Публикуемая в изложении Леонида Шадрина

Как мы вылетели, не помню. Перед глазами был туман: очень странное ощущение — не сон, не обморок, а… полное отключение. Не знаю, сколько это продолжалось, но потом прошло. Я посмотрел на свои часы — они показывали двенадцать минут первого, то есть время вылета, а ведь мы летели уже довольно долго. Я приложил их к уху. Часы стояли.

Андрей насмешливо улыбнулся и сказал Виктору:

— Посмотри на этого лопуха.

На меня, значит. А Виктор сказал мне:

— Брось. В рейсе тиканья простых часов не услышишь. Наш путь займет время между тиком и таком. Хочешь узнать собственное время, посмотри на хроноскоп.

Я посмотрел, и напрасно, потому что хроноскоп, которым они так гордятся, — какой-то нелепый сундук с окошечками, показывающими не время, а некое Эйнштейново число, индекс Козюрина и гиперболический ареакосинус кого-то или чего-то. И все это вместе не то интегрируется, не то логарифмируется, — я никогда не находил здесь особенной разницы.

А когда я попросил толком сказать, который час, Андрей начал мне толковать, что для жителей фотона, не имеющего массы покоя, времени не существует вообще.

Так как я не житель фотона, то ничего не понял и попросил оставить меня в состоянии покоя.

Потом я вспомнил, что в грузовом отсеке лежит великая статуя.

Ника Самофракийская!

Я сказал, что хочу спуститься вниз и как следует ее осмотреть. Ведь не каждый день выпадает такой счастливый случай. Но Андрей язвительно заметил, что легче спуститься в преисподнюю, чем в грузовой отсек во время рейса. Будь я менее деликатен, я бы, конечно, нашел, что ответить на его вечные шуточки. Жена у него такая милая женщина, а сам он…

Впрочем, я отвлекся.

Виктор сказал, что если я очень хочу посмотреть на Нику, то он предоставит мне возможность. Он щелкнул какой-то кнопкой, и в полу засветился экран. Я увидел внутренность грузового отсека. Там лежал огромный куль, обернутый рогожами и обвязанный грязными веревками. Я попросил Виктора выключить экран.

Вот когда я пожалел, что ничего не взял с собой почитать. На полочке возле пульта хронодеклинатора лежало несколько математических журналов и какая-то книга. Я потянулся и взял ее. Это был Жюль Верн — седьмой том собрания сочинений, выпущенного довольно давно, в 1956 году. Я полистал книгу и положил обратно: не люблю я Жюля Верна.

В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию.

— Мы летим в Париж? — спросил я.

— Да, мы летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, — сказал Андрей. — Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год?.

Рыжов, или, как они его называют, Жан-Жак, не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал.

Мне вдруг пришла в голову интересная мысль.

— Ребята, — сказал я. — Вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре?

— Да, — ответил Андрей. — Мы хотим и мы сделаем это.

— Понимаете, ребята, — продолжал я, — до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой…

Они оба воззрились на меня.

— Дальше что? — сказал Андрей.

— И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в древнюю Грецию, в то время, когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы…

— Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, — сказал Андрей. — Тысяча девятьсот одиннадцатый год — это шестьсот тысяч часов назад. А твоя древняя Греция… В каком веке, кстати, создали Нику?

— Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры.

— Ну, это будет… — Он задумался.