— Можно сказать и так. А когда светит луна, чувство пускает пузыри. Я убежден, что сейчас вел себя глупо.
— Наоборот — очень вдохновенно. Однако взгляните-ка разок сквозь мою решетку. Море выглядит за ней, как стадо слонов с серыми спинами. Это, несомненно, и есть Одно-Рядом-с-Другим…
Что-то медленно топало по палубе. Потом послышалось сопенье и появилась Фруте, какая-то призрачная в лунном свете — серая и странная со своими длинными ногами и стеклянными глазами. Но кожа у нее была теплая, и она подсунула голову под руку Кая вполне привычным движением.
Наступила тишина. Слышно было только дыхание Фруте. Под приглушенный плеск волн яхта поднималась и опускалась — она вовлекала в свое движение горизонт, который колыхался, как кринолин.
Началось плавное круженье, в центре коего были они трое — три сердца, над которыми ночь раскинула свои крылья. Каждое гляделось в себя, а над ними витала общность всего живого. Они чувствовали за горизонтом необъятность Вселенной, ее текучесть и бесконечность, но спокойно ставили ей границу, имевшую начало и конец и носившую имя — Жизнь.
Они не забылись: вот уже Лилиан Дюнкерк потребовала себе изобретенный Каем коктейль из козьих сливок, Marasquino di Zara, небольшого количества вермута и нескольких капель ангостуры. И разве удивительно было то, что для себя Кай принес графин коньяка, а для Фруте — толстенную салями, реквизированную у кока?
Так они торжествующе встретили зарю.
Текли дни, и никто их не считал. Приподнятое настроение все еще длилось, возводя над яхтой арку от горизонта до горизонта.
Но вот наступил день, когда опять заявили о себе часы, и время, и сроки. Яхта держала курс на Неаполь и Палермо.
В последние ночи бушевал шторм, и не закрепленные предметы в каютах катались, гремя в темноте, как ружейные выстрелы. К утру ветер стихал, но море еще продолжало волноваться. Вода успокаивалась далеко не сразу.
Во второй половине дня на горизонт вползла какая-то бухта. В полдень в небо уже взвился одинокий дымок.
Кай улыбнулся, глядя на Лилиан Дюнкерк.
— Мы не станем ничего опошлять, ибо знаем: то, что было, — неповторимо и безвозвратно. Почувствуем, что это последние часы с их меланхолией и тоской — нюансами счастья. Чего стоило бы счастье без прощания?
Бухта все росла и росла. Она обнесла себя горной цепью и, вырвавшись с обеих сторон из синей дымки, обрела очертания и пространство вокруг. Террасами вверх по склону до вершины горы поднимался город — Неаполь.
Он остался позади — соскользнул в море. Потом с шумом надвинулся роскошный берег Сицилии. У него был другой вид, уже немного тропический. Яхта замедлила ход.
Всего несколько слов. Лилиан Дюнкерк махнула рукой и крикнула:
— Я буду на чемпионате Европы.
Маленькая лодка улетела прочь, и земля, пальмы и люди отделили Кая от яхты.
Глава 13
В Палермо Кай пробыл совсем недолго. Он взял машину и поехал в Термини. Шофер одолел тридцать семь километров за двадцать пять минут.
Большой, полный воздуха и света гараж; перед ним стоял покрытый пылью гоночный автомобиль. Кай вгляделся повнимательнее: похоже, машина той же марки, что у Мэрфи. Он велел шоферу затормозить и увидел самого Мэрфи, тот тоже посмотрел на него, а потом энергично махнул кому-то в гараже. Вышли два механика и принялись заталкивать машину вовнутрь.
Мэрфи повернулся к Каю. Они обменялись несколькими незначительными словами. Кай чувствовал в Мэрфи сопротивление, — тот уклончиво отвечал на вопросы и был замкнут.
Проехав дальше, Кай наткнулся на Хольштейна, тот бросился ему навстречу, держа в руках свечи зажигания. Кай невольно задумался: сколько времени он его не видел? С их последней встречи прошло меньше месяца, а могло показаться — год. Однако сейчас, когда юноша стоял перед ним, они вели себя как ни в чем не бывало и естественно подхватили обрывок времени. Приключение с Лилиан Дюнкерк ушло под воду, как затонувший остров, никакие нити не тянулись от него дальше. Кай повеселел и спросил:
— Что приключилось со свечами зажигания?
— Мы уже несколько дней их меняем. Сейчас у нас есть новые, более прочные, они могут долго выдерживать даже высокую скорость. Между прочим, для вас есть почта.
Он принес охапку писем и журналов.
Кай бегло их просмотрел. Хольштейн сообщил, что получил письмо от Барбары.
Барбара…
Письма от нее были и в его собственной почте, тем не менее от слов Хольштейна он словно бы ощутил укол.
Кай сам себе удивился — какая странная штука сердце: он ушел от одной женщины, с которой забыл другую; он думал о другой, и забывал ту, от которой ушел. Но ни одна из них при этом не исчезла из его жизни. На свете нет ничего, о чем с меньшим правом фантазировали бы больше, чем о любви.
Прежде всего, она требует гораздо большей краткости, чем полагают. Ее нельзя слишком долго выносить безнаказанно. Чтобы длиться дольше, она требует пауз. Кай считал, что сроки гонок с прямо-таки метафизической мудростью подогнаны к его психологии. Они наступали в точности, когда надо вот как последние.
Ясным взглядом посмотрел он на горный массив, на улицы и на небо.
— Вы тут часто ездили, Хольштейн?