Избранные произведения в одном томе

Джерри оглядел огромную стеклянную комнату и все, что стояло в ней, — массивное, дорогое, богатое.

— В самом деле?

Гип ответил, обратившись к глубинам израненной памяти:

— Вокруг тебя люди, а ты один.

Он сухо улыбнулся.

— Не подобает ли сверхчеловеку сверхголод, Джерри? И сверходиночество?

Джерри медленно кивнул головой.

— В детстве я был другим человеком… много лучшим, чем теперь.

Он поежился.

— Холодно стало.

Гип не понял, какую разновидность холода тот имеет в виду, но спрашивать не стал. Он поднялся на ноги.

— Схожу-ка лучше к Джейни. А то еще решит, что я тебя убил.

Джерри молчал, пока Гип не оказался возле двери. А потом произнес:

— Не уверен, похоже, что все-таки убил.

Гип вышел.

Джейни с близнецами сидели в крохотной прихожей. Когда Гип вошел, Джейни шевельнула головой, и близнецы исчезли.

Гип проговорил:

— Я бы хотел, чтобы и они знали.

— Говори, — отвечала Джейни, — они узнают.

Он сел возле нее. Джейни сказала:

— Так ты его не убил…

— Нет. Теперь с ним все будет в порядке, — отвечал Гип, поглядев ей в глаза. — Ему стало стыдно.

Она, словно в шаль, закуталась в мысли. Это было ожидание, отличное от того, к которому он привык, ибо, ожидая, она изучала себя, а не его.

— Вот и все, что я мог сделать. И теперь я ухожу. — Он глубоко вздохнул. — Много дел. Надо разыскать пенсионные чеки. Подыскать работу.

— Гип…

Только в такой маленькой комнатке, только в такой тишине он мог бы услышать ее голос.

— Да, Джейни.

— Не уходи.

— Я не могу остаться.

— Почему?

Задумавшись ненадолго, все просчитав, он сказал:

— Ты являешься частью вашего целого, и я не хочу быть частью от части.

Джейни проговорила:

— У Homo gestalt есть руки и голова, органы и разум. Но истинным человеком человека делает то, что он выучил на собственном опыте… что заработал. То, чего нельзя получить в раннем детстве; если человеку суждено постичь это, то лишь после долгих трудов и испытаний. А после этого оно становится частью его самого до конца дней.

— Не знаю, что ты хочешь сказать. Ты имеешь в виду, что я могу стать частью?.. Нет, Джейни, нет. — Однако от ее улыбки нельзя было укрыться.

— Так какой же частью? — недоуменно спросил Гип.

— Будешь докучливым надоедалой, напоминающим о правилах хорошего тона, — знатоком этики, способным преобразить ее в привычную мораль.

— Тоненьким голоском напоминать вам о правилах хорошего тона. — Он фыркнул. — Приятная участь!

Она притронулась к его руке.

— Сомневаюсь.

Он посмотрел на закрытую дверь в большой зимний сад. А потом сел рядом с ней. Сел ждать.

В стеклянном помещении царила тишина.

Долгое время ее нарушало лишь натруженное дыхание Джерри. Но вдруг прекратилось и оно, когда что-то случилось, что-то — проговорило!

Проговорило еще раз.

Добро пожаловать.

Безмолвный голос. A за ним второй, тоже безмолвный, но все же другой: Это новенький. Здравствуй, малыш!

И третий: Ну, здорово, здорово, наконец-то! А мы уже боялись, что ты так и не сумеешь родиться.

Ты не мог не родиться. Новичков не было так давно…

Джерри прижал ладонь ко рту. Глаза его округлились. Разум его наполнился приветственной музыкой. Он ощущал теплоту, радостный смех и мудрость. В них было и знакомство, ибо каждый голос принадлежал конкретной личности; понятное ощущение какого-то подобия статуса или ранга, и точное место, и ощущение физического положения. И все же, в терминах амплитуды, между голосами не было никакой разницы. Все они были здесь или, по крайней мере, находились на равном удалении.

Это был счастливый и лишенный страха союз, разделенные с Джерри потоки юмора, удовольствия, взаимного общения и общего достижения. И все пронизывала одна фраза: добро пожаловать, добро пожаловать.

Все они были молоды и свежи, пусть и не столь юны, как сам Джерри. И молодость эта ощущалась в силе и упругости мысли. Впрочем, воспоминания некоторых отдавали стариной в рамках истории человечества, однако всем им далеко было до вечности, они были юны и бессмертны.

Был среди них и тот, кто напел однажды мелодию папаше Гайдну, и тот, кто представил Уильяма Морриса семейству Россетти. И словно собственными глазами Джерри увидел Ферми, склоняющегося над следом, оставленным на фотопластинке делящимся ядром, и девочку Ландовскую, слушающую клавикорды, придремавшего Форда, вдруг увидевшего свой конвейер: цепочку людей возле поточной линии.

Задать вопрос значило получить ответ.

— Кто ты?

— Homo Gestalt. Я один, часть; принадлежность…

— Добро пожаловать.

— Почему раньше вы ничего не говорили мне?

— Ты не был готов. Не был закончен. Что представлял собой Джерри до встречи с Дином?

— A что изменилось теперь… дело в этике? Это она завершила меня?