Избранные произведения в одном томе

Он закрыл глаза, в голове у него гудело. Исчезнувший мальчик, пальцы… покалеченные пальцы. Девочка… тоже подходящего возраста… Гортон. Гортон… Горти. Его память петляла и катилась по прошедшим годам. Маленькое коричневое лицо, заострившееся от боли, говорящее: «Мои родственники назвали меня Гортензия, но все называют меня Малышка». Малышка, которая появилась с покалеченной рукой и покинула карнавал два года назад. Что же случилось, когда она ушла? Он что-то хотел, хотел посмотреть ее руку, и ночью она ушла.

Эта рука. Когда она только появилась он вычистил рану, удалил поврежденные ткани, зашил ее. Он обрабатывал ее каждый день неделями, пока полностью не сформировался шрам и больше не было опасности инфекции; а затем как-то так получилось, что он больше никогда на нее не смотрел. Почему? О — Зина. Зина всегда рассказывала ему, как дела с рукой Малышки.

Он открыл свои глаза — сейчас это были щелочки.

— Я найду его, — прорычал он.

Раздался стук в дверь и голос.

— Людоед…

— Это карлик, — залепетал Блуэтт вскакивая. — С девушкой. Что я куда?

Монетр бросил на него взгляд, который заставил его поникнуть и снова упасть на стул. Хозяин карнавала встал и шагнул к двери, чуть приоткрыв ее.

— Привел ее?

— Господи, Людоед, я…

— Я не хочу этого слушать, — сказал Монетр ужасным шепотом. — Ты не привел ее обратно. Я послал тебя привести девушку, а ты этого не сделал. Он очень осторожно закрыл дверь и повернулся к судье. — Убирайтесь.

— А? Хм. А как насчет…

— Убирайтесь! — Это был вопль. Если его взгляд сделал Блуэтта безвольным, то от его голоса он оцепенел. Судья был на ногах и двигался к двери еще до того, как этот вопль перестал звучать. Он попытался заговорить и смог только пошевелить своими мокрыми губами.

— Я единственный человек в мире, который может помочь вам, — сказал Монетр; и по лицу судьи стало видно, что этот непринужденный тихий разговорный тон был для него самым страшным. Он подошел к двери и замер. Монетр сказал: — Я сделаю, что смогу, Судья. Вы скоро получите от меня весточку, можете в этом не сомневаться.

— Э… — сказал судья. — М-м. Все, что я смогу, мистер Монетр. Располагайте мной. Абсолютно все.

— Спасибо. Мне точно понадобится ваша помощь. — Черты костлявого лица Монетра застыли в тот момент, когда он перестал говорить. Блуэтт бежал.

Пьер Монетр стоял, глядя на то место, где только что было размытое лицо судьи. Внезапно он сжал кулак и ударил им по ладони.

— Зина! — произнес он одними губами. Он побледнел от бешенства, почувствовал слабость и подошел к своему столу. Он сел, положил локти на журнал для записей и подбородок на руки, и начал посылать волны ненависти и требований.

ЗИНА!

ЗИНА!

КО МНЕ! ИДИ КО МНЕ!

Горти рассмеялся. Он смотрел на свою левую руку, на три обрубка пальцев, которые поднимались как грибы от костяшек, потрогал шрам вокруг них другой рукой и рассмеялся.

Он встал с дивана у себя в студии и прошел через просторную комнату к большому зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, отойти назад и критически осмотреть свои плечи, свой профиль. Он удовлетворенно заворчал и пошел в спальню к телефону.

— Три четыре четыре, — сказал он. Его голос был звучным, подходящим очертаниям его сильного подбородка и широкого рта. — Ник? Это Сэм Гортон. О, хорошо. Конечно, я смогу снова играть. Врач говорит, что мне повезло. Перелом кисти обычно плохо заживает, но с моим все будет в порядке. Нет не волнуйся. Хм? Около шести недель. Точно… Золото? Спасибо, Ник, но я обойдусь. Нет, не волнуйся — я докричусь, если мне нужно будет. Тем не менее, спасибо. Да, я буду заходить время от времени. Я был там пару дней назад. Где ты нашел этого болвана, который умеет брать на гитаре только три аккорда? Он случайно делает то, что Спайк Джонс делает специально. Нет, мне не хотелось его ударить. Мне хотелось ободрать его. — Он рассмеялся. — Я шучу. Он нормальный. Ну спасибо, Ник. Пока.

Подойдя к дивану в студии он растянулся на нем с уверенным расслаблением сытой кошки. Он с наслаждением прижал плечи к поролоновому матрасу, перекатился и подтянулся за одной из четырех книг на тумбочке.

Это были единственные книги в квартире. Давным-давно он узнал о физическом нагромождении книг и о книжных шкафах, из которых они вываливаются. Его решением было избавиться от них всех, и договориться со своим продавцом, чтобы он присылал ему четыре книги в день — новые книги, на обмен. Он прочитывал их все и всегда возвращал на следующий день. Это было удовлетворительное решение, для него. Он помнил все. Так для чего тогда нужны были книжные шкафы?

У него было две картины — Маркел, тщательно несоответствующие неправильные формы, так что цвет каждой влиял на остальные, и так, что одна на другую, так что цвет фона влиял на все. Второй картиной был Мондриан, точный и уравновешенный, и передающий почти впечатление чего-то, что никогда не сможет до конца быть чем-то.