— Мне нужно много рассказать тебе, — сказал он мягко. — В основном о маленькой девочке, которая была чужаком, пока не спасла страну. А потом собралось что-то вроде международного гражданского комитета, который позаботился о том, чтобы она получила свои документы и мужа в придачу. Удивительная история. По-настоящему артистическая…
Часть письма:
«…в больнице, просто отдыхая, малыш Бобби. Я думаю, что у меня просто было переутомление. Я ничего не помню. Мне сказали, что я вышла из магазина однажды вечером и меня нашли блуждающей по улицам четыре дня спустя. Со мной ничего не случилось, совсем ничего, Бобби. Это странно оглядываться на дыру в твоей жизни. Но от этого я стала ничуть не хуже.
Но есть и хорошие новости. Старый противный Блуэтт умер от сердечного приступа на карнавале.
Моя работа у Хартфорда ждет меня, когда бы я ни вернулась. И послушай, помнишь странный рассказ о гитаристе, который одолжил мне триста долларов в ту ужасную ночь? Он прислал мне записку через Хартфорда. Там пишется, что он только что унаследовал бизнес стоимостью в два миллиона и что я могу оставить деньги себе. Я просто не знаю, что делать. Никто не знает где он, и вообще ничего о нем. Он навсегда уехал из города. Один из соседей сказал мне, что у него две маленькие дочери. Во всяком случае с ним были две маленькие девочки, когда он уходил. Так что деньги в банке, и папино наследство в портфеле.
Так что не волнуйся. Особенно обо мне. Что касается этих четырех дней, они не оставили на мне никакого следа; ну, маленький синяк на щеке, но это пустяк. Вероятно это были хорошие дни. Иногда, когда я просыпаюсь, у меня возникает такое чувство — я почти могу его определить словами — это что-то вроде полу-памяти о том, что я любила очень хорошего. А может быть я все это придумала. Теперь ты смеешься надо мной…»
БОЛЬШЕ ЧЕМ ЛЮДИ
Часть I
Идиот жил в черно-сером мире, который пронзали белые молнии голода и мерцающие зарницы страха. В его ветхой одежде зияли окна прорех. В них выглядывало то колено, угловатое и острое, как зубило, то частокол ребер. Долговязый, плоский парень. И на мертвом лице — застывшие глаза.
Мужчины откровенно отворачивались от него, а женщины не решались поднять взгляд. Лишь дети подолгу разглядывали идиота. Но он не обращал на них внимания. Идиот ни от кого ничего не ждал. Когда ударяла белая молния, его кормили. Пропитание он добывал сам или вовсе обходился. А случалось, его кормил первый встречный. Идиот не знал, почему так происходит, и не задумывался об этом. Он не просил, он просто стоял и ждал. И стоило прохожему заглянуть в его глаза, как в руке идиота оказывалась монетка, кусок хлеба или какой-нибудь плод. Тогда он ел, а неожиданный благодетель торопился прочь, охваченный смутной тревогой и недоумением. Изредка с ним пытались заговорить; иногда о нем говорили между собой. Он слышал звуки, но смысла для него они не имели. Он жил сам в себе, далеко-далеко, не ведая связи между словом и его значением. Видел он великолепно и мгновенно замечал разницу между улыбкой и гневным оскалом, но ни та ни другая гримасы ничего не значили для существа, лишенного сочувствия, никогда не смеявшегося и не скалившегося, а потому не понимавшего чувств своих веселых или гневных собратьев.
Страха в нем хватало ровно на то, чтобы сохранить целыми шкуру и кости. Он не умел предвидеть что-либо вообще. Так что всякая занесенная палка, любой брошенный камень заставали его врасплох. Правда, первое же прикосновение пробуждало его. Он спасался бегством. И не успокаивался, пока не стихала боль. Так он избегал бурь, камнепадов, мужчин, собак, автомобилей и голода.
Идиот ничего не желал. Вышло так, что жил он скорее в глуши, чем в городе; и поскольку жил там, где оказывался, получалось, что оказывался по большей части в лесу, а не где-то еще.