Избранные произведения в одном томе

Так я прожил около трех лет. Это все, что я помню об этом времени. Присутствия Дина в доме не ощущалось вне зависимости от того, находился он в доме или нет, близнецы все время были заняты друг другом. Джейни мне нравилась, но мы с ней редко говорили. Вот Малыш не умолкал — хотя я не знаю, о чем он трещал.

И все мы были заняты делом и слидинялись.

Я резко сел на кушетке.

— Что случилось? — спросил Стерн.

— Мы топчемся на одном месте.

— Ты сказал это, едва мы успели начать. Но все-таки есть разница между этим сеансом и предыдущим?

— О да, но…

— Тогда откуда ты можешь быть уверен в том, что прав на этот раз? — Я ничего не ответил, и он спросил: — Разве последний отрезок тебе не понравился?

Я сердито ответил:

— Не могу сказать, что мне что-то нравилось здесь, или не нравилось. Просто это какая-то бессмыслица… пустые разговоры.

— Так есть какая-то разница между тем, что случилось сейчас и было раньше?

— Чтоб мне лопнуть! Во время первого сеанса я все события ощущал, словно заново их пережил. На этот раз — ничего подобного.

— Ну и почему так произошло?

— Не знаю. Объясните.

— Предположим, — задумчиво проговорил он, — с тобой в прошлом случилось нечто настолько неприятное, что ты боишься даже подобраться к этому эпизоду.

— Неприятное? А замерзать в канаве — это приятно?

— Ну неприятности бывают разные: случается, что штука, которую ты пытаешься вспомнить — ну, которая повинна в твоих бедах, — настолько отвратительна, что сознание не смеет даже приближаться к ней. Наоборот — стремится спрятать ее поглубже. Впрочем, постой, — внезапно проговорил он. — Возможно, слова «отвратительное» и «неприятное» не точны. Бывает и обратное. Причина твоих несчастий может оказаться настолько желанной, что ты и менять ничего не хочешь.

— Я как раз хочу найти ее.

Стерн ждал, словно ему сначала нужно было что-то выяснить самому, а потом спросил:

— В этих двух словах «Малышу три» — есть нечто отталкивающее тебя? Почему?

Я молчал. Он подошел к столу.

— Если бы я это знал.

— Кто это сказал?

— Не знаю… э…

Он ухмыльнулся.

— Опять «э»?

Я ухмыльнулся в ответ.

— Ну я сказал.

— Хорошо. Когда?

Улыбка сбежала с моего лица. Он наклонился вперед и встал.

— В чем дело? — спросил я.

Он ответил:

— Вот уж не думал, что можно настолько свихнуться.

Я промолчал, и он направился к собственному столу.

— Сдается мне, ты уже не хочешь продолжать, так я понимаю?

— Не хочу.

— А если я, предположим, скажу тебе, что ты хочешь прекратить наш разговор именно потому, что вот-вот обнаружишь искомое?

— Тогда почему вы не скажете это напрямую, а потом увидите, как я буду реагировать?

Он покачал головой.

— Ничего не могу тебе сказать. Уходи, если хочешь. Я дам сдачу с твоей тысячи.

— А часто ли люди отказываются идти дальше, когда оказываются на пороге ответа?

— Не так чтобы очень.

— Ну и я не собираюсь отказываться. — С этими словами я лег на кушетку.

Он не рассмеялся, не сказал «хорошо», никак не выразил своего одобрения, просто поднял телефонную трубку и дал указания:

— На сегодня прием окончен. — Потом он направился к своему креслу — туда, откуда мне его не было видно.

И опять тишина. Полная. Комната явно была звукоизолирована.

— Как вы считаете, почему Дин взял меня к себе в дом, хотя я не мог делать ничего из того, что умели другие дети?

— Возможно, ты ошибаешься в этом.

— Ну нет, — проговорил я с полной уверенностью. — Я пытался. Для своего возраста я был сильным ребенком, а кроме того, умел держать рот на замке, но во всем остальном ничем не отличался от обыкновенных детей. И не думаю, что отличаюсь теперь, если не считать тех отличий, которыми меня наградило проживание с Дином и его ребятишками.

— Имеет ли это какое-то отношение к словам: «Малышу — три»?

Я посмотрел на серый потолок.

— Малышу три. Малышу три. Я пришел к большому дому по извилистой дорожке, проходящей под чем-то вроде театрального занавеса. Малышу три. Малышу…

— Сколько тебе лет?

— Тридцать три, — сорвалось с моих губ, и я тут же как ошпаренный вскочил с кушетки и бросился к двери.

Стерн рукой остановил меня.

— Не дури, или ты хочешь, чтобы я потратил впустую полдня?

— Что мне с того? Я плачу за это.

— Хорошо, как знаешь.

— Сколько тебе лет?

Я вернулся и сказал:

— Все это мне совершенно не нравится.

— Хорошо. Уже теплее.

— Но почему я сказал «тридцать три»? Мне же не тридцать три, мне пятнадцать. И еще кое-что…

— Да?

— Это о том, что Малышу три. Это я сказал, правильно. Но если подумать — голос не мой.

— Как и тридцать три не твой возраст?

— Да, — прошептал я.

— Джерри, — дружелюбно проговорил он, — бояться тут нечего.

Я понял, что задыхаюсь. Постарался успокоиться и сказал:

— Не нравится мне то, что мои воспоминания стали говорить чужим голосом.