Избранные рассказы

— Да, причины, вернее, единственная причина мне известна: это твое собственное упрямство. Брось упрямиться. Ты же не ребенок Ты сам прекрасно знаешь, что в твоих интересах. Ты сам прекрасно знаешь, что нужно делать, чтобы все двери перед тобой растворились.

— Так! — ощетинился господин Техрани. — Это ваш дружеский совет?!

— Да нет, я же не говорю, чтобы ты делал это на полном серьезе; просто так, для отвода глаз, как мы, как все люди.

Господин Техрани молчал, все остальные молчали тоже. Он налил всем водки, разбавил ее содовой, бросил лед в бокалы. В душе его бушевала буря. Он сдерживался изо всех сил, чтобы с губ не сорвалось какое-нибудь крепкое словцо. Он глотнул водки и, тоном таким же холодным, как плавающий в его бокале лед, произнес:

— Вот что я тебе скажу. Ты без конца твердил, что пятнадцать лучших лет ты потратил на то, чтобы собрать какие-то гроши. Правда, принимая во внимание традиционную иранскую скромность, под выражением «какие-то гроши» следует понимать: «какие-то миллионы». Ну ладно, это так, к слову. Теперь представь, что подойдет к тебе некто и совершенно спокойным голосом предложит: «Выбрось свои деньги». Что ты подумаешь? Несомненно, ты подумаешь, что с тобой разговаривает либо сумасшедший, либо полный кретин. Не так ли? У меня же… Все мое состояние — это моя вера и мое честное имя, которое я сохранил, или надеюсь, что сохранил. Именно это в те три годане позволяло мне согнуться, поддерживало меня, придавало силы. Теперь появляешься ты и спокойненько предлагаешь мне выбросить мои идеалы, запятнать мое честное имя. И как ты думаешь, что я отвечу тебе? Неужели ты думаешь, что я приму твои дружеские советы! Сожалею, весьма сожалею, но мы с тобой живем в глазных, мирах и разговариваем на разных языках. Так не лучше ли не вмешиваться в дела друг друга? — Господин Техрани замолчал. Ему хотелось вскочить и пинками вытолкать «советчика» за дверь. Жаль, что это был его собственный дом и смехотворные правила гостеприимства и хорошего тона не позволяли ему, как хозяину, сделать это.

Это был третий удар.

Никто не решался сказать что-либо. Тяжелая тишина давила на всех. Молча пили. Наконец один заговорил о чем-то совершенно постороннем, нарушив молчание и выведя всех из тупика. Приятели облегченно вздохнули и подхватили новую тему. Посидели еще недолго, потом встали и распрощались с господином Техрани.

Уже поздно вечером, стоя перед зеркалом с зубной щеткой, вглядываясь в отражение, он обругал себя:

— Так тебе и надо! Получил по заслугам. Доволен? Сто раз твердил тебе, что пить водку нельзя с тем, кто не годится ни для чего другого. А ты, идиот, забыл об этом! Еще раз — и я разрежу тебя на кусочки!

Через мгновение отражение стало гримасничать, и они вместе расхохотались. Но господин Техрани быстро взял себя в руки.

— Нет, я серьезно говорю, — строго сказал он. — Не обращай внимания на смех, я серьезно говорю. Если не хочешь испортить наши отношения, если не хочешь, чтобы наше дело приняло совсем плохой оборот, в дальнейшем больше следи за собой, за своими словами… Ладно, поздно уже, спокойной ночи! — Он выплюнул пену и сполоснул рот.

После этого вечера ни он, ни его друзья не стремились увидеться снова. Господин Техрани был уверен, что, выйдя от него, сразу за дверью тот приятель, который теперь уже не был приятелем, сказал остальным: «Ну и занудой же он стал! Невыносимый!»

Ну что ж, так было даже лучше. Его бывшие друзья тоже стали невыносимыми. Так ради чего устраивать спектакли друг перед другом? Если изредка, из вежливости, они еще и звонили господину Техрани и приглашали его, он всегда находил причину, чтобы уклониться от встречи. И они не настаивали. Вот так он захлопнул последнюю дверцу во внешний мир и остался один. Совсем один.

После девяти месяцев одиночества господин Техрани был близок к помешательству.

9

Господин Техрани находился в том состоянии смятения, граничащего с безумием, когда сон превращается в страшный кошмар, когда приходится отчаянно сопротивляться и бороться, чтобы не лишиться рассудка. Днем ему еще удавалось усилиями воли гнать от себя мучительные воспоминания, мысли, но ночью, когда он становился бессильным, когда терял контроль над собой, они терзали его, и он готов был сдаться.

Иногда старая любовь — ему казалось, что она уже перешла в ненависть, — остро напоминала о себе. Он физически ощущал, что сжимает свою невесту в объятиях. Воображал, что целует ее, говорит о своей преданности, о своей любви. Иногда представлял себя снова там в те годы. Но он отчаянно сопротивлялся этим видениям. Горячий, мокрый от пота, вскакивал с постели. Тяжело дышал. Зажигал свет. Освежал лицо и руки водой, снова ложился. Потом снова засыпал, пока еще более мучительные видения не заставляли его снова вскакивать. Казалось, что он умирает. Он прислушивался к неровному биению своего сердца. Ему хотелось умереть или быть убитым, чтобы как-то омрачить радость изменницы.