Избранные рассказы. Хронологически

Но мужики хоть что-то теряют – эти же всегда в выигрыше. Закон – смех один: мол, родители равны в правах – да где это вы видели, чтоб равны; взять хоть падчерицу: она вылитый отец, а при разводе безоговорочно досталась матери, а почему, собственно? Ей же самой с отцом было бы лучше: они так похожи. А с матерью – одни конфликты.

А тут ещё эта народилась… Гуляли недавно все вместе, старшая сорвала ключку с репейника и тянется этой колючкой к маленькой, а та мордашкой своей любопытной навстречу - с полным доверием.

-Глядите, морщится, не нравится!

А та заплакала горько – не от колючки, нет. От обмана.

Старшая ухмыляется, рожи корчит: вроде бы развеселить. А та ещё горше плачет и, плача, жадно глядит сестре в лицо сквозь рожи, ищет, требует, сейчас же требует себе любви, иначе не выжить, а весёлые рожи взамен любви никак не годятся, детёныш не взрослый, его не купишь на видимость, детское сердце знает.

И тогда большая растерялась:

-Ты смотри-ка, что-то ещё понимает! – пробормотала и притихла.

…Пусть живут теперь втроём, пусть. Им будет хорошо.

Попробовала бы сама остаться без своих детей!..

Когда маленькая подросла месяцев до восьми и начала что-то лепетать, важней всего для неё было освоить священное имя сестры. Набирала воздуха и единым духом выпаливала:

-Тада! – и снова: - Тала! – и с восторгом ждала отзыва, а та благодушно (поддаваясь на любовь) ворчала:

-Во, опять то недолёт, то перелёт.

Поддавалась, а то раньше ненавидела. Да и понятно: подросток знает, откуда берутся дети, никакого сочувствия к причине их появления на свет не находит в своём разуме и должен её, причину, ненавидеть. И самих младенцев тоже: они так близко стоят к ней, причине, так близко стоят, что дыхание их ещё смешано с горячей влагой тайны.

-Фу, вонючая! – морщится.

-Хоро-ошая! – сладко поёт мать.

-Плохая! – сердится старшая.

-Хоро-ошая! – блаженно растягивает мать, а бедная маленькая хлопает глазками, как глухонемой, и живёт свои дни с великим трудом, сворачивая их, как глыбы, тяжело и с плачем.

…Уж выросла чуть-чуть. Язык появился. «Ав-ав». И ещё волнистое «а-а-а-а» – спать, значит. И ещё «аль-ляль-ляль» – это чтение и книга. Проснулась днём в коляске, а он стоял над нею, читал. Продрала глазки, небесно улыбнулась и сказала насмешливо:

-Аль-ляль-ляль…

Читаешь, мол…

И они смеялись вместе. Она – хрупким голоском…

Капли изредка падали с его намокших волос и досаждали лицу. Волосы у него были жёсткие, прямые и распадались с макушки подобно траве на болотной кочке. Это никогда не было красиво, зато дочке досталась золотая – серебряная головка от матери, и пусть, пусть они теперь живут сами, без него.

Квартира сестры пустовала с год – она вышла замуж в другой город, но квартиру прежней своей жизни не трогала пока – мало ли…

Вот и будет тут жить теперь.

Он осмотрелся. Будет тут жить, и до работы отсюда поближе. Можно подолгу задерживаться, ходить где хочешь – никто не спросит и не упрекнёт. Нет, ничего, терпимо.

Ободряя себя будущим, как клячу кнутом, он открыл чемодан, чтобы разобрать вещи. Решив жить тут долго и счастливо, он заспешил: дел много – прибраться, вытереть пыль, сходить в магазин за продуктами, помыться – чтобы сегодня же покончить со старой и завтра приступить к новой жизни.

Все горизонтальные плоскости необитаемого жилья покрылись пылью, на стул нельзя было присесть, и он решил начать с уборки, намочил в ванной тряпку, стал вытирать пыль, но прикинул, что за это время как раз вскипит чайник; отправился на кухню, поставил чайник, уставился в окно, в пустую даль… Там виднелись неизвестные раньше холмы и на них строения. Видно, земля беспрерывно бугрится, шевелится, и вдруг выпирают какие-то города и дома, появляются на виду, потом пропадают, но никого это не беспокоит.

Он спохватился: скоро закроется гастроном! Побежал.

В магазине он про чайник забыл, скитался среди полок в пустом зале, продавщицы изнемогали перед закрытием и никого уже видеть не могли. С усилием вспоминал, зачем пришёл. Взял свёрток печёной рыбы, пакетик конфет, батон… Вспомнил, что голодный. Пришёл сегодня с работы и радостно: «О, горелым пахнет – знать, я дома!» И теперь голодный.

Взял ещё пачку чая и вспомнил, что чайник… Прибежал – вся кухня в пару, чайник почти выкипел. Долил его, хотел вытереть лужу, стал искать тряпку. Она нашлась в комнате на подоконнике: он,оказывается, начал уборку…

Сел он на пыльный стул и сидит.

Заканчивать уборку он не стал, а решил поесть и передохнуть перед тем, как разбирать вещи.

На столе после еды осталась лежать куча рыбных отходов. Он сказал себе: а, после уберу, прилягу.

Он прилёг, где-то заплакал ребёнок – и он тоже вдруг заплакал с неумелыми рыданиями – некрасиво и стыдно. Какие-то медные звуки из него исторгались, похожие на «гын-н-н…» литавр.

Он плакал, потому что вот так же сейчас, может быть, плачет его дочка, а с женой вдруг что-нибудь нечаянно случилось, она лежит сейчас без сознания, старшая в пионерском лагере, а маленькая надрывается, и всю ночь она будет одна, а соседи не обратят внимания на её плач, да его и не хватит надолго…