Избранные рассказы. Хронологически

Сердце стучало, круто переключённое со сна на подвиг или на преступление – что Бог пошлёт. Вон они. Мальчик в свете дальнего фонаря возвышался над тротуаром вряд ли больше, чем та занеженная девочка, что спала сейчас, сытая и умытая, в мягкой своей постели у Лены дома. «Карлица» неотвратимо нависала над ним хищной птицей, а он брёл, забывая вздрагивать, трясина ночного времени уже наполовину поглотила его сознание. Шаги Лены, днём погасшие бы в шуме улицы, как в ковре, раздавались сейчас беспощадными шлепками. Что ж, тогда нападение и грабёж. Быстрота и натиск. Как там с гневом? Это важно. С гневом в порядке, хватит расшибить эту «карлицу» в лепёшку, если понадобится. Неслась на таран – только бы не струсить. «Карлицу» ударило, снесло, она прошоркнулась по асфальту. Лена схватила мальчика раньше, чем та упала. Схватила, прижала к себе, хватит предавать их, хватит дезертировать от них в уют своего нейтралитета. Она бежала с ним на руках, ветер мешался в ушах с воплями поверженной, никогда ей не догнать Лену; дворами, запутать. В подъезде нет света, отлично. Она спохватилась наконец взглянуть в лицо мальчика, уж больно он безволен; отняла его голову от своей напряжённой руки – мальчик спал глубоким сном, запав в него, видимо, немедленно в тот же миг, как его оторвали от земли и освободили, осуждённого в два часа ночи «поднимать ноги», пересекая бесконечность пустых улиц.

В дверях квартиры стоял в потёмках муж, собранный и готовый сделать всё, что понадбится. Он всегда был на месте вовремя. Он из любой глубины сна умел почувствовать тревогу Лены и просыпался. Чёрт возьми, они вообще-то были настоящей парой…

-Тс-с! – Лена быстро затворила спиной дверь. – Мальчик! – сказала радостно, как будто только что родила его.

-Киднап! – предостерегающе сказал муж.

-Ничего. Мы не будем её шантажировать.

-А она нас?

-Знаешь что, - рассердилась Лена. – Я его не выбирала, Бог послал. Раз меня разбудили, значит, меня предназначили для этого.

Муж принёс раскладушку, они уложили чумазого. По спящему измождённому лицу не понять было, насколько он плох или хорош, туп или смышлён. Это всё в глазах. Надо быть готовыми к тому, что не смышлён и не хорош. Неоткуда. Но тут ничего не поделаешь. Валя за стеной тоже не выбирала себе судьбу. По улице негромко топотала «карлица», она поглядывала на тёмные фасады домов и, поскуливая, робко взывала: «Эй!.. Эй!..» – привыкнув, впрочем, что ничего ей в этом мире не причитается. Отняли у неё единственное создание, на котором она только и смела осуществлять свою ненависть, силу и, может быть, любовь… Они слабее всех, эти люди. У них можно отнимать невозбранно.

Время нарастает, ложится слоями, как обои на стены, прежнее закрывается так, что и рисунка не вспомнишь. Лена привыкла к сыну. Больше он не вызывает в ней чувства близкой слезы и жалости. Нормальную вызывает усталость и досаду, как и свой ребёнок. Когда они – дочка и сын – едва телепают за ней из магазина, она покрикивает: «Да пошевеливайтесь вы, наконец!»

К плачу Валиного, за стеной, «ребёнка» она тоже притерпелась и едва замечает его. Вой пожарных машин – она проверяла – оставляет её спокойной. Получается, разные дни – разные Лены?..

Она боится, что когда-нибудь это произойдёт: «карлица» схватит мальчика на улице и будет улепётывать, мальчик оглянется, взыскуя решения судьбы, а Лена и пальцем не пошевельнёт. И только дочка бедственно заревёт, указывая матери пальцем на совершающуюся утрату, а Лена бессильно скажет: «Не реви. Он только погостил у нас», а ночью поплачет-поплачет – и забудет.

Нет! – вырывается, не даётся. – Нет. Пусть в нужный час хватит сил не предать. Она надеется, что не сможет так легко отказаться от мальчика. Ведь она уже сказала себе: мальчик – мой. Ещё она надеется (пуще остального), что «карлица» не посмеет. Обделённые люди отступают перед силой и ни на чём не настаивают. Ещё лучше, если «карлица» не захочет. А совсем уж хорошо – если «карлицы» вообще нет. Нет и всё. Приснилась. Примерещилась. Ведь может такое быть?

Иногда бывают дни, в конце которых Лена получает некое успокоение – как будто чью-то похвалу: «Ну, девка, славно ты сегодня пожила». Отошедший день как бы принят неведомым ОТК. Она пытается уловить отличительные признаки этого дня, делающие его пригодным для какого-то использования (ОТК знает, для какого), но признаки неуловимы. Иногда ей кажется, что она поняла их и сможет повторить, чтобы снова получилось – но увы… Во всяком случае, она доподлинно установила, что дни, когда на нее не действует плач ребёнка или сирена тревоги – плохие дни, пропащие. Так и остаётся неизвестен ей долг, но иногда она чувствует его исполненным. Это почти не связано с её работой (а она больше не домохозяйка, она теперь на заводе, где все свои), и это тем более странно и заслуживает отдельного внимания.

1985

ГОВОРИ, МАРИЯ!

Иногда лежу без сна, одна.

Э-э-эй! - беззвучное. Оно возносится, растёт, множась под куполом ночи. Раскатывается, истончается - тает... Тщетный мой неутолимый зов.