Избранные рассказы. Хронологически

Зато его узнала моя дочка. Наследственная память? Ведь такая ещё маленькая - спрашивает:

-Мама, а кто такая война?

- Это когда дяденьки идут убивать друг друга.

- А тётенькам нельзя?

- Можно, в конце концов, и тётенькам.

- Ты уйдёшь на войну, а меня заберёт дедушка, я вырасту большая, приду к тебе, и ты обрадуешься, что я уже выросла и дышу носиком.

И вот, в кино она узнала его, вспомнила и затрепетала на тех кадрах, которые ранили когда-то и моё подвижное воображение. И я досматривала фильм уже через неё, как через чуткую оптику - добавку к моему изношенному зрению.

Девочка была потрясена. Весь следующий день она переспрашивала имена:

- Гуттиэре? Педро Зурита?

И всё, что близко к теме: жизнь акул, медуз и дельфинов.

- Мне так понравилось его лицо!

И ручками нетерпеливо встряхивает, и ножками переступает, волнуясь. И тоска -возобновить ненаглядное и, Бог даст, наглядеться. Пришлось вечером снова идти в кино. Она просилась потом ещё, но фильм увезли. Снова и снова она перевспоминала события, только о них одних могла говорить, остальной мир поблек.

- Мне хочется увидеть его лицо! - просила.

Бедная! Она даже не могла понять, что с ней случилось, что за беда, что за тоска неутолимая, а я не могла помочь. Такая ещё маленькая, что не объяснишь ей, что это любовь.

К счастью, в детстве обменные процессы идут быстро, все прежние клеточки отжили, сменились новыми, и сущая боль прежних стала лишь памятью новых. Первый отпечаток на нетронутой глине.

Так появилось у неё своё прошлое.

Подросши на полгода и ещё раз посмотрев фильм, она решила повзрослеть и сняться в нём в роли - ну хотя бы сестры Ихтиандра. Как всякий творец, заново перекраивает действительность.

- А Гуттиэре-то ещё не знает, что у Ихтиандра есть сестра! - хитро посмеивается.

1987

ДИПЛОМ

Конец июня, ей двадцать два года, и завтра у неё защита. Подняться на кафедру и перед аудиторией делать доклад по своему проекту – да, но она может забыть слова, может начать заикаться, внезапно замолкнуть и даже заплакать. Особенно теперь, после истощения и надрыва последних месяцев: грудной ребёнок, дипломное проектирование, нервы…

Она боится позора и срыва. Именно поэтому назвала на свою защиту всех, кого могла. Чтоб от отчаянного страха похрабреть.

Сегодня она встретила на улице Сашу, она его год не видела. Когда-то давно, года три назад она бросила его ради своего теперешнего мужа, и зря; он перенёс это тяжело: гордо, да и перенёс ли; последний раз они виделись в институтском буфете, там были тогда вкусные бутерброды с докторской колбасой, до введения новых ГОСТов: колбаса ещё была нежная, ароматная и пропитывала хлеб своим аппетитным духом; и Саша тогда сдержанно издали кивнул ей и отвернулся, живота ещё не было заметно, но он должен был увидеть обручальное кольцо, оно поблёскивало, когда она поднимала стакан с кофе и отпивала глоток. Она хотела тогда, чтобы он подошёл, она ведь к тому вреени уже поняла, какую совершила ошибку, её не поправить, но Саша должен узнать, что она жалеет о нём, да, это бы утешило его. Но он не подошёл, очень гордый.

И вот они столкнулись лицом к лицу в скверике, ему не увильнуть, она вознесла к нему такой умоляющий стоп-взгляд, что ему ничего не осталось, как покориться. Он ни о чём не спросил её, а она ждала вопросов. У неё в сетке болтались баночки с детским питанием, она была худая, истощённая, и волосы, когда-то кудрявой шапкой торчавшие вверх, теперь от кормления ребёнка распрямились и сникли, ломкие, как солома. Он должен был догадаться о ребёнке и что-нибудь сказать. Но не сказал. Это было обидно, но справедливо ли считать сви обиды, нанеся ему такую – не обиду – беду. Она пытала его тоскливо-голодными расспросами, он отвечал скупо и односложно. Она заглядывала ему в лицо, ей так хотелось поплакаться ему, пожаловаться на свою трудную и, кажется, пропащую судьбу. Начать с того, что отца её посадили, и этого она не могла ему простить, и много лет ещё уйдёт на то, чтобы она поняла: пройдохи – все на воле, ибо сила – их; а в тюрьме – совсем другие люди, беззащитные и сломленные, слабые, они как раз годятся на заклание: непродуктивны, и общество сдаёт их. Так из скота часть идёт на племя, часть на молоко, на мясо, а часть – жертвенные животные… И на Руси недаром говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» – но эта мудрость ходит в гуще тёмного народа, а в просвещённом комсомоле, где она тогда пребывала, поддерживались истины другие.