Избранные речи

(251) Хорошо, теперь посмотрите, что́ он говорил и относительно Солона^215. Он утверждал, что стоящая на площади статуя Солона может служить образцом скромности ораторов, выступавших тогда перед народом: он представлен держащим руку под гиматием, закинутым на плечо; Эсхин этим клеймил и порицал развязное поведение Тимарха. Однако саламинцы говорят, что нет еще и пятидесяти лет с тех пор, как поставлена эта статуя, от Солона же до настоящего времени прошло около двухсот сорока лет²¹⁶, значит, не только художник, придавший ему такой вид, сам не был его современником, но не был таковым даже и его дед. (252) Вот об этом сказал он судьям и принял сам соответствующий вид; но то, что для государства было гораздо важнее узнать, чем внешность, именно, душу и образ мыслей Солона, этого он не воспроизвел, а поступил как раз наоборот. Именно, когда Саламин был отнят у афинян и они постановили даже смертную казнь тому, кто заговорит о его возвращении²¹⁷, Солон, пренебрегши собственной безопасностью, стал петь сочиненную им элегию и таким образом спас это место для нашего государства и избавил его от павшего на него позора. (253) Этот же человек, наоборот, выдал и продал Амфиполь, – тот самый, который признали вашим и царь²¹⁸, и все греки, – и поддержал выступившего с письменным предложением об этом Филократа. Кстати было ему – не правда ли? – вспоминать про Солона! И он поступал так не только тут у нас, но и по прибытии туда²¹⁹ он ни разу не назвал даже имени той страны, от лица которой выступал послом²²⁰. Об этом он сам докладывал вам: вы, конечно, помните, как он говорил, что «относительно Амфиполя я тоже мог бы говорить, но я нарочно не касался этого вопроса, чтобы дать возможность сказать о нем Демосфену»²²¹. (254) Я тогда в своем выступлении отметил, что на мою долю он не оставил ничего такого, что сам хотел высказать Филиппу, так как он скорее поделился бы с кем-нибудь своей кровью, чем своим словом. Но, разумеется, нельзя было, получив деньги, возражать Филиппу, который затем именно и дал их, чтобы не возвращать этого города. Так вот возьми-ка и прочитай также и эту элегию Солона, и вы тогда увидите, что и Солон ненавидел людей такого рода, как этот человек.

(255) Не говорить надо, держа руку под плащом, Эсхин, – нет! – а надо исполнять посольские обязанности, держа руку под плащом. А ты там протягивал ее вперед, подставлял ее и, после того как опозорил сограждан, произносишь тут у нас торжественные речи. И неужели ты думаешь, что, если заготовил жалкие словечки и развил свои голосовые средства²²², ты уйдешь от наказания за столько ужасных преступлений, хоть бы ты пошел бродить по свету, покрыв голову шляпой²²³, и всячески бранил меня? Читай же.