Избранные речи

Большие государства накопили небывалое количества военного снаряжения. Но это снаряжение устаревает, а народы, не успокоившиеся со времён Мировой войны и относящиеся друг к другу с крайним недоверием, представляют собой опасный горючий материал.

Малейшего повода, вроде злосчастного выстрела в Сараево в 1914 году (стрелял, может быть, безумец), может оказаться достаточно, чтобы, вопреки воле народов, были брошены друг против друга миллионные армии. Этого может оказаться достаточно, чтобы перепахать землю снарядами всех калибров и радиусов действия, чтобы обратить с воздуха города и деревни в море пламени, задушить газами всё живое. Тот, кто участвовал в Мировой войне, имеет представление о том, что означала бы современная война с её усовершенствованным оружием.

И я обращаюсь к фронтовым товарищам времён Мировой войны, на какой бы стороне они ни воевали: будьте честными! Да, мы испытывали когда-то гордое чувство, что мы — настоящие мужчины, солдаты, оторванные от повседневных забот прошлой жизни. Мы даже чувствовали иногда радость от бытия, резко противоположного той изнеженности, которую несёт с собой современная культура и суперкультура. Мы чувствовали себя ценными людьми по сравнению с теми, кто вдалеке от фронта понятия не имел о том, что такое фронтовая судьба. Мы чувствовали себя защитниками жизни нашей нации, носителями её будущего.

Мы не раз наслаждались радостными и весёлыми часами, мы старались жить достойной жизнью каждую отпущенную нам минуту. Никто из нас не хотел бы забыть о времени, проведённом на фронте. Но будем честными! Мы испытывали ужас перед смертью, мы видели смерть в более страшном и сосредоточенном виде, чем кто-либо до нас. Мы сидели на корточках в блиндажах и, скрючившись, ожидали, когда нас разнесёт на куски. Мы в страхе задерживали дыхание, когда наше опытное ухо слышало, как к нам с шипением приближалась граната, когда на нас сыпались мины. И сердце готово было выпрыгнуть их груди, когда мы напрасно искали укрытия от хлещущих пулемётных очередей. Мы думали, что задохнёмся в наших масках среди облаков газа. Мы ковыляли по заполненным водой окопам, мы мёрзли ночами в грязи воронок от гранат. Мы пережили дни и недели ужасов великой войны. Мы мёрзли и голодали и часто были близки к отчаянию. У нас в ушах звучали крики тяжело раненых, мы видели, как корчатся отравленные газом. Мы встречали идущих на ощупь ослепших, мы слышали хрип умирающих. Посреди горы трупов наших товарищей мы теряли последнюю надежду на жизнь. Мы видели нищету беженцев, мы видели вдов и сирот, калек, больных детей и голодающих женщин. Будем честными! Разве каждый из нас не задавал себе вопрос — для чего всё это? Должно ли так быть? Можно ли в будущем избавить человечество от этого?!

Но мы держались! Мы держались, как люди долга, дисциплины и верности, как мужчины, презирающие трусость. Но сегодня я вспоминаю тогдашний вопрос и обращаюсь с ним, как с обвинением, к миру, как фронтовик к фронтовикам, как руководитель народа к руководителям других народов — должно ли так быть? Можем ли мы вместе, при наличии доброй воли, избавить от этого человечество?

Кто-нибудь может спросить: почему ты поднял голос только сегодня? Почему ты молчал в прошлые годы?

Я отвечу: потому, что тогда в Германии мой голос смешался бы с голосами предателей собственного народа, с голосами тех, кто некогда нанёс немецким фронтовикам удар в спину, с голосами тех, кто поносил фронтовиков и восхвалял шкурников, с голосами тех, на чьей совести подписание Версальского договора с германской стороны. Я не хотел быть в этой компании.

Сегодня я могу говорить, потому что человек из моего народа восстановил честь этого народа перед всем миром. Сегодня я могу говорить, потому что этот человек заставил замолчать предателей этого народа. Сегодня я могу говорить, потому что мир знает, что национал-социалистический боец — не трус. Сегодня я могу говорить, потому что вождь моего народа сам протянул миру руку ради мира. Сегодня я могу говорить, потому что самый отважный из нас, Адольф Гитлер, защищает меня от того, чтобы меня неправильно поняли и поставили на одну доску с трусами.

Сегодня я могу говорить, потому что я тем самым поддерживаю человека, который пытается сохранить мир в последний миг перед катастрофой. Сегодня я поднимаю свой голос потому, что одновременно хотел бы предостеречь мир, чтобы он не путал нынешнюю Германию, Германию мира, с прошлой Германией, Германией пацифизма.