Избранные романы. Книги 1-5

Поддавшись внезапному порыву, он снял трубку, назвал номер телефона в Нью-Йорке и вдруг вспомнил, что Пенелопа сейчас в Женеве — об этом сообщала в письме дочь.

«Глупая женщина, — подумал он. — Как раз сегодня ей следовало быть дома». Он опять снял трубку и отменил заказ.

8

Он снова налил себе виски и зашагал со стаканом в руке по комнате, сердясь на себя за то, что предался воспоминаниям о прошлом, разбередил старые раны. Не для того он приехал в Канн. Это Гейл Маккиннон виновата. «Ну что ж, — подумал он, — раз уж начал вспоминать, то надо вспоминать до конца. Вспомнить все ошибки, все просчеты, все измены. Если уж предался мазохизму — наслаждайся им сполна. Слушай, что говорят призраки, вспоминай, какая была погода в другие времена…»

Он отхлебнул виски, сел за стол и вновь погрузился в прошлое.

Он у себя в конторе после трехмесячного пребывания в Европе. Поездка была ни удачной, ни неудачной. Он жил — не без удовольствия — как бы вне времени и откладывал все решения.

На столе — куча рукописей. Он перелистал их без всякого интереса. До разрыва или полуразрыва с Пенелопой он завел обычай читать в небольшом кабинете, который устроил себе наверху, под самой крышей; там не было телефона и никто ему не мешал. Но по возвращении из Европы он снял неподалеку от конторы номер в гостинице и домой заходил нечасто. Он не вывез ни своей одежды, ни книг, поэтому, когда приезжали дочери, что случалось редко, он оставался с ними. Он не знал, насколько они осведомлены о размолвке родителей; во всяком случае, не было никаких признаков того, что они заметили перемену. Они так были заняты собственными заботами — свидания, занятия, диета, — что, казалось Крейгу, едва ли обратили бы внимание на своих родителей, даже если бы те разыграли у них на глазах, прямо в гостиной, сцену из «Макбета», употребив настоящий кинжал и пролив настоящую кровь. Ему казалось, что внешне они с Пенелопой ведут себя почти так же как всегда, только относятся друг к другу чуточку вежливей прежнего. Ни скандалов, ни пререканий в доме больше не было. Они не спрашивали друг друга, куда кто уходит. Это был период, когда он чувствовал себя странно умиротворенным, как это бывает с больным, который медленно поправляется после длительной болезни и понимает, что его не заставят выполнять тяжелую работу.

Время от времени они выезжали вместе. В день его сорокачетырехлетия Пенелопа сделала ему подарок. Они ездили в Мериленд посмотреть школьный спектакль, в котором Марша исполняла небольшую роль. Ночевали они в одном номере городской гостиницы.

Ни одна из предложенных ему пьес, по его мнению, не заслуживала внимания, хотя он был уверен, что некоторые из них пользовались бы успехом у публики. Но когда за такие пьесы брались другие и спектакли шли с аншлагами, он не испытывал огорчения и не сожалел об упущенной возможности.

Он уже не читал больше театральную хронику и не подписывался на специальную периодику. Избегал ресторанов типа «У Сарди» и «Дауни», которые когда-то любил посещать и в которых всегда полно людей из мира кино и театра — большинство их он знал в лицо.

После просмотра в Пасадене он ни разу не был в Голливуде. Время от времени звонил Брайан Мэрфи и сообщал, что посылает ему рукопись или книгу, которая, возможно, заинтересует его. Крейг добросовестно прочитывал то, что ему присылали, и по телефону отвечал Мэрфи, что его это не интересует. В последний год Мэрфи стал звонить лишь для того, чтобы справиться о его здоровье. Крейг всегда отвечал, что чувствует себя хорошо.

В дверь постучали, и вошла Белинда с рукописью пьесы и подколотым к ней запечатанным конвертом. У нее было какое-то странное, настороженное выражение лица.

— Только что принесли, — сказала она. — Лично вам. — Она положила рукопись на стол. — Новая пьеса Эдди Бреннера.

— Кто принес? — Крейг старался говорить спокойно.

— Миссис Бреннер.

— Что же она не зашла поздороваться?

— Я приглашала. Но она не захотела.

— Благодарю, — сказал он и вскрыл конверт. Белинда вышла, тихо закрыв за собой дверь. Письмо было от Сьюзен Бреннер. Она ему нравилась, и он жалел, что обстоятельства не позволяли ему больше встречаться с ней. Он прочел письмо.

«Дорогой Джесс! — писала Сьюзен Бреннер. — Эд не знает, что я повезла его пьесу к Вам, и, если узнает, целых полчаса будет меня упрекать. Ну и пусть. Что бы там у Вас с ним ни произошло, это кануло в прошлое, я же хочу только одного: чтобы его пьеса попала в надежные руки. В последние годы он связывал себя с людьми заурядными, оказавшими на его работу дурное влияние, так что приходится что-то предпринимать, чтобы вырвать его наконец из этого окружения.

Мне кажется, эта вещь — лучшее из всего, что он написал после „Пехотинца“. В какой-то степени они сходны по настроению. Прочтете — увидите сами. Единственно, когда пьесы Эда находили достойное сценическое воплощение, — это в период его сотрудничества с Вами и Фрэнком Баранисом, и я надеюсь, что вы трое сойдетесь опять. Возможно, настало именно то время, когда вы снова окажетесь нужны друг другу.