Избранные сочинения

Он проснулся чуть не на рассвете; но хотя его раны не грозили опасностью, избитое тело так ныло, что невозможно было и думать о том, чтобы теперь же пуститься в дорогу; поэтому мистер Адамс, чей капитал заметно убавился по оплате ужина и завтрака и не выдержал бы расходов еще одного дня, начал обдумывать, как бы его пополнить. Наконец он вскричал, что «счастливо напал на верный способ, и хотя придется при этом повернуть вместе с Джозефом домой — но это не беда». Он вызвал Тау-Вауза, отвел его в другую комнату и сказал, что хотел бы занять у него три гинеи, под которые он даст ему щедрый залог. Тау-Вауз, ожидавший часов, или кольца, или чего-нибудь еще более ценного, отвечал, что, пожалуй, сможет его выручить. Тогда Адамс, указуя на свою седельную суму, с высокой торжественностью в голосе и взоре объявил, что здесь, в этой суме, лежат ни более и ни менее, как девять рукописных томов проповедей и стоят они сто фунтов так же верно, как шиллинг стоит двенадцать пенсов; и что один из томов он вверит Тау-Ваузу, не сомневаясь, конечно, что тот честно вернет залог, когда получит свои деньги: иначе он, пастор, окажется в слишком большом убытке, ибо каждый том должен ему принести свыше десяти фунтов, как его осведомило одно духовное лицо в их округе. «Потому что, — добавил он, — сам я никогда не имел дела с печатаньем и не беру на себя определить точную цену таким предметам».

Тау-Вауз, несколько смущенный этим залогом, сказал (не отступая далеко от истины), что он не судья в ценах на такой товар, а с деньгами у него сейчас, право, у самого туговато. Но все же, возразил Адамс, он ведь может дать взаймы три гинеи под вещь, которая, несомненно, стоит никак не меньше десяти? Хозяин гостиницы возразил, что у него, пожалуй, и не найдется таких денег в доме и к тому же ему сейчас самому нужны наличные. Он охотно верит, что книгам цени гораздо даже выше, и от всей души сожалеет, что ему это не подходит. Затем он крикнул: «Иду, сэр!» — хотя никто его не звал, — и сломя голову кинулся вниз по лестнице.

Бедный Адамс был крайне угнетен крушением своей надежды и не знал, какой бы еще попробовать способ. Он незамедлительно прибег к своей трубке, верному другу и утешителю во всех огорчениях, и, склонившись над перилами, предался раздумью, черпая бодрость и вдохновение в клубах табачного дыма.

На пасторе был ночной колпак, натянутый поверх парика, и короткое полукафтанье, не покрывавшее долгополой рясы; такая одежда в сочетании с несколько смешным складом лица придавала его фигуре вид, способный привлечь взоры тех, кто вообще-то не слишком склонен к наблюдению.

Пока он, стоя в такой позе, курил свою трубку, во двор гостиницы въехала карета цугом с многочисленной свитой. Из кареты вышел молодой человек со сворой гончих, а вслед за ним соскочил с козел другой молодой человек и пожал первому руку; тотчас же их обоих, с собаками вместе, мистер Тау-Вауз повел в комнаты; и пока они шли, между ними происходил нижеследующий быстрый и шутливый диалог:

— А вы у нас отменный кучер, Джек! — говорил тот, что вышел из кареты. — Едва не опрокинули нас у самых ворот!

— Чума на вас! — говорит кучер. — Если бы я свернул вам голову, это только избавило бы от такого труда кого-нибудь другого, но мне жалко было бы гончих.

— Ах, с… сын! — отозвался первый. — Да если бы никто на свете не стрелял лучше вас, гончие были бы ни к чему.

— Провались я на этом месте! — говорит кучер. — Давайте буду вам стрелять на пари: пять гиней с выстрела.

— К черту! К дьяволу! — говорит первый. — Плачу пять гиней, если вы мне попадете в мягкую часть!

— По рукам! — говорит кучер. — Я вас отделаю, как вас не отделывала и Дженни Браунсер.[258]

— Отделайте вашу бабушку! — говорит первый. — Наш Тау-Вауз постоит перед вами мишенью за шиллинг с выстрела.

— Ну нет, я лучше знаю их честь, — вскричал Тау-Вауз, — я в жизни не видывал более меткого стрелка по куропаткам! Промахнуться, конечно, каждому случается; но если бы я стрелял хоть вполовину так хорошо, как их честь, я бы и думать не стал о лучшем доходе и жил бы тем, что мне давало бы ружье.

— Чума на вас! — сказал кучер. — Ваша голова того не стоит, сколько вы перестреляли дичи! Эх, вот у меня сука, Тау-Вауз! Черт меня подери, если она хоть раз в жизни проморгала птицу.[259]

— А у меня щенок! — кричит второй джентльмен. — Ему еще нет и года, а на охоте он забьет вашу суку — хоть спорь на сто гиней!

— По рукам! — говорит кучер. — Только вы ведь скорей повеситесь, чем и впрямь пойдете на пари. Но все же, — вскричал он, — если вы намерены биться об заклад, я ставлю сотню на своего чернопегого против вашей белой суки! Идет?

— По рукам! — говорит другой. — И я ставлю еще сотню на своего Нахала против вашего Разгильдяя.

— Не пройдет! — кричит соскочивший с козел. — А вот поставить на Мисс Дженни против вашего Нахала я рискнул бы, или против Ганнибала.

— К дьяволу! — кричит вышедший из кареты. — Так я и принял любое пари, ждите! Предлагаю тысячу на Ганнибала против Разгильдяя, и если вы рискнете, я первый скажу «по рукам»!