Избранные сочинения

— Фу, нехорошо! — говорит Адамс. — Нехорошо! Он, конечно, дурной человек, но господь, я надеюсь, обратит его сердце к раскаянию. И если бы только он способен был понять всю низость этого скверного порока, если бы только подумал хоть раз, каким он оказывается отъявленным и опасным лжецом, — он, несомненно, проникся бы столь нестерпимым презрением к самому себе, что стало бы невозможным для него сделать еще хоть шаг по тому же пути. И, сказать по правде, невзирая на столь низкое суждение о нем, вполне, впрочем, заслуженное, в чертах его лица читаются достаточные признаки той bona indoles[337], той мягкости нрава, которая свойственна доброму христианину.

— Ах, сударь, сударь! — говорит хозяин. — Если бы вы столько странствовали, сколько я, и общались бы со всеми народами, с какими я вел торговлю, вы не полагались бы нисколько на лицо человека. «Признаки в чертах лица!» — уж и сказали! На лицо я посмотрел бы, только чтобы узнать, болел ли человек оспой, — ни для чего другого.

Он проговорил это с таким неуважением к замечанию Адамса, что тот был сильно задет и, быстро вынув трубку изо рта, ответил так:

— Сударь мой, я, может быть, и без помощи корабля совершал более далекие странствия, чем вы. Вы думаете, заплывать в разные города и страны — это значит странствовать? Нет.

Coelum non animum mutant qui trans mare currunt.[338]

Я в полдня могу проделать больший путь, чем вы в целый год. Что же, вы, я полагаю, видели Геркулесовы столбы[339] и, быть может, стены Карфагена. И вы могли, пожалуй, слышать Сциллу и видеть Харибду[340]; вы, верно, заходили в ту келью, где был застигнут Архимед при взятии Сиракуз.[341] Вы, я полагаю, плавали между Цикладами[342] и прошли знаменитым проливом, получившим свое имя от несчастной Геллы, чья участь так любовно описана Аполлонием Родосским[343]; вы, догадываюсь я, посетили то место, где Дедал упал в море, когда солнце растопило его восковые крылья[344]; вы, несомненно, пересекли Понт Эвксинский[345]; побывали, конечно, на берегах Каспия и навестили Колхиду — посмотреть, нет ли там еще одного золотого руна?

— Нет, по чести, сударь, — ответил хозяин, — ни в одно из этих мест я никогда не заглядывал.

— А я побывал в них во всех, — сказал Адамс.

— Тогда, — вскричал хозяин, — вы были, верно, в Ост-Индии, потому что никаких таких мест, я могу в том присягнуть, нет ни на западе, ни в Леванте.[346]

— Простите, а где Левант? — промолвил Адамс. — Уж ему-то по всем правилам надо быть в Ост-Индии.

— Ого! Вы такой замечательный путешественник, — вскричал кабатчик, — а не знаете, где Левант! Я рад вам служить, сударь, но мне вы лучше таких вещей не говорите: не хвалитесь перед нами, что вы путешественник, здесь это не пройдет!

— Если ты так туп, что все еще меня не понимаешь, — молвил Адамс, — то я поясню: странствия, о коих я говорил, заключаются в книгах, — единственный вид путешествия, при которое приобретаются знания. Из книг я узнал то, что сейчас утверждал: природа обычно кладет на лицо такой отпечаток духовной сущности, что искусный физиономист редко ошибется в человеке. Думаю, вы никогда не читали на этот счет историю с Сократом, так вот я вам ее расскажу. Один физиономист заявил о Сократе, что черты его лица ясно выдают в нем прирожденного плута.[347] Такое суждение, противоречившее всему образу действий этого великого человека и общепринятому мнению о нем, так возмутило афинских юношей, что они стали швырять камни в физиономиста и убили бы несчастного за его невежество, не удержи их от этого сам Сократ: он объявил замечание правильным и сознался, что, хотя он исправляет свои наклонности с помощью философии, от природы он так привержен к пороку, как о нем замечено. Так вот, ответьте мне: как иначе мог бы человек узнать эту историю, если не из книг?

— Хорошо, сударь, — сказал кабатчик, — а какая важность в том, знает ее человек или нет? Кто ходит по морям, как я ходил, тот всегда имеет возможность узнать свет, не утруждая своих мозгов ни Сократом, ни другими такими господами.

— Друг мой, — вскричал Адамс, — пусть человек проплывет вокруг всей земли и бросит якорь в каждой ее гавани — он вернется домой таким же невеждой, каким пустился в плавание.

— Бог с вами! — ответил кабатчик. — Был у меня боцман, бедняга; он едва знал грамоте, а мог водить корабль наравне с любым командиром военного флота, и к тому же отлично знал торговое дело.

— Торговля, — ответил Адамс, — как доказывает Аристотель в первой главе своей «Политики», недостойна философа, а если ведется так, как сейчас, она противоестественна.

Хозяин пристально посмотрел на Адамса и, выждав с минуту в молчании, спросил его: не из тех ли он сочинителей, которые пишут в «Газеттер»?[348]

— Потому что я слышал, — сказал он, — что ее пишут пасторы.

— Газеттер! — сказал Адамс. — Что это такое?