Избранные сочинения

— Вас, — отвечал актер, — столь же мало должно задевать сказанное мною о других поэтах, ибо, черт меня возьми, если не найдется отличных реплик и даже целых сцен в последней вашей трагедии, по меньшей мере равных шекспировским! В ней есть тонкость чувства и благородство выражения, которым, нужно в том сознаться, многие из моих собратьев не отдали должного. Сказать по правде, они достаточно бездарны, и мне жаль бывает автора, которому приходится присутствовать при убийстве своих творений.

— Это, однако, не часто может случиться, — возразил поэт, — творения большинства современных сочинителей, как мертворожденные дети, не могут быть убиты. Это такая жалкая, недоношенная, недописанная, безжизненная, бездушная, низкая, плоская требуха, что я просто жалею актеров, вынужденных заучивать ее наизусть: это, вероятно, не многим легче, чем запоминать слова на незнакомом языке.

— Я убежден, — сказал актер, — что если написанные фразы имеют мало смысла, то при произнесении вслух его становится еще того меньше. Я не знаю почти ни одного актера, который ставил бы ударения на нужном месте, не говоря уж о том, чтобы приспособлять жесты к роли. Мне доводилось видеть, как нежный любовник становился в боевую позицию перед своей дамой и как отважный герой, с мечом в руке, извивался перед противником, словно воздыхатель перед своим предметом… Я не хочу хулить свое сословие, но разрази меня гром, если в душе я не склоняюсь на сторону поэта.

— С вашей стороны это скорей великодушно, чем справедливо, — сказал поэт, — и хотя я терпеть не могу дурно говорить о чужих произведениях и никогда этого не делаю и не стану делать, но следует, отдать должное и актерам: что мог бы сделать сам Бут или Беттертон из такой мерзкой дряни, как «Мариамна» Фентона, «Филотас» Фрауда или «Евридика» Мэллита?[407] Или из того пошлого и грязного предсмертного хрипа, который какой-то молодчик из Сили или Уоппинга, что ли, — ваш Дилло или Лилло, как его там звали, — именовал трагедиями?[408]

— Прекрасно! — говорит актер. — А скажите на милость, что вы думаете о таких господах, как Квин и Дилейн, или этот щенок и кривляка Сиббер, или этот уродина Маклин, или эта заносчивая потаскуха миссис Клайв?[409] Что путного сделали б они из ваших Шекспиров, Отвеев и Ли? Как сходили бы с их языка гармонические строки этого последнего:

…Довольно: мне презренны,
Когда ты рядом, шум и блеск двора.
Они да будут далеки от нас,
От нас, чьи души добрый жребий вел
Иным путем. Подобны вольным птицам,
Мы станем жить, забыв свой род и племя;
В луга и рощи, в гроты полетим
И будем в нежном шепоте друг с другом
Обмениваться душами — и пить
Кристальную струю, вкушать плоды
Хозяйки осени. Когда же вечер
С улыбкой золотой кивнет: «Пора!» —
В гнездо родное возвращаться будем
И мирно спать до утренней зари.[410]

Или во что обратился бы этот гневный возглас Отвея:

…Кто захочет быть
Той тварью, что зовется человеком?[411]

— Стойте, стойте! — сказал поэт. — Прочтите лучше ту нежную речь в третьем акте моей пьесы, в которой вы были так блистательны!

— С удовольствием бы, — отвечал актер, — но я ее забыл.

— Да, когда вы ее играли, вы еще не достигли достаточного совершенства, — воскликнул поэт, — а то бы вы стяжали такие аплодисменты, каких еще не знавала сцена! О, как мне было жаль вас, когда вы их лишились!

— Право, — говорит актер, — насколько я помню, этому монологу свистали сильнее, чем всему остальному в пьесе.

— Да, свистали тому, как бы его произнесли, — сказал поэт.

— Как я произнес! — сказал актер.

— То есть тому, что вы его не произносите, — сказал поэт, — вы ушли со сцены, и тут поднялся свист.

— Поднялся свист, и тут я вышел, насколько я помню, — ответил актер, — и могу, не хвастаясь, сказать вам: вся публика признала, что я отдал должное роли; так что не относите провал вашей пьесы на мой счет.

— Не знаю, что вы разумеете под провалом, — ответил поэт.

— Но вы же знаете, что она игралась один только вечер! — вскричал актер.

— Да, — сказал поэт, — вы и весь город преследовали меня враждой; партер был полон моих врагов, мерзавцев, которые перерезали бы мне горло, если б их не удерживал страх перед виселицей. Все портные, сэр, все портные!

— С чего бы это портным так на вас взъяриться? — восклицает актер. — Не у всех же у них, надеюсь, вы шили себе платье?