Избранные сочинения в 6 томах. Том 6.

Он внимательно следил, чтобы все выполнялось по форме, как этого требуют морские традиции и польза дела. Офицеры один за другим подходили и докладывали, что их подразделения готовы к бою, как это положено делать, когда на горизонте враг. Перекличка марсовых показала, что все на месте; пушечные ядра и стопоры приготовлены; пороховой склад открыт, оружие вынуто из ящиков; короче говоря, сделаны были приготовления, гораздо более тщательные, чем для обычных учений.

— Прикажите опустить реи и закрепить шкоты и фалы, — сказал Корсар первому помощнику, который только что проявил такое же знакомство с военным искусством, как и с морским делом. — Раздайте абордажной партии пики и абордажные топоры, сэр; надо показать людям, что мы не боимся доверить им оружие.

Приказ был выполнен в точности, и вслед за тем наступила та глубокая, торжественная тишина, которая превращает корабль, готовый к бою, в зрелище столь внушительное, что оно волнует даже тех, кто с детских лет привык его видеть. Так искусный командир «Дельфина» сумел смирить буйство этой шайки отъявленных головорезов оковами дисциплины. Когда он убедился, что обуздал их мятежный дух и вернул в привычные рамки, объявив чрезвычайное положение, при котором одно непокорное слово и даже просто дерзкий взгляд влекут за собой немедленное наказание, он удалился вместе с Уайлдером и потребовал объяснений.

От природы наш герой склонен был к милосердию, но, как истый моряк, считал всякий мятеж тяжким преступлением. Даже если бы из его памяти выветрилось недавнее бегство с обломков бристольского купца, то опыт всей службы на море должен был научить его, что для усмирения мятежников необходима строгая дисциплина, ибо, удаленные от общества, лишенные благотворного влияния женщин, возбуждаемые постоянными раздорами, они легко предаются мятежу и кровопролитию. Хотя Уайлдер не таил на них злобы, он вовсе не собирался смягчать краски в своем рассказе и доложил Корсару обо всем прямым, неприкрашенным языком истины.

— Этот народ не удержишь в подчинении проповедями, — возразил тот.

— У нас нет ни гауптвахты для преступников, ни желтого флага [189], поднятого напоказ всему флоту, ни судей, которые с умным видом перелистывают толстые книги, чтобы потом заявить: «Повесить его». Мерзавцы знали, что мне было не до них. Один раз им уже удалось превратить мой корабль в живую иллюстрацию к тому месту священного писания, которое напоминает нам, смиренным, что «последние станут первыми, а первые — последними из людей». Пьяная орава человек в двенадцать добралась до запасов спиртного, хватила лишнего и переарестовала всех офицеров — положение, как понимаете, не очень-то приятное.

— Как же вам удалось восстановить порядок?

— Я пришел к ним совершенно один, добравшись с берега на шлюпке; но мне нужно лишь место, куда поставить ногу да где взмахнуть рукой, и я сумею покорить своей воле тысячи таких, как они. Теперь они хорошо меня знают, и мы почти всегда понимаем друг друга.

— Видно, наказание было жестоким.

— Всякий получил по заслугам. Вам, наверно, кажется, мистер Уайлдер, что служба здесь идет не совсем по уставу, но через месяц вы привыкнете к нашим порядкам, и сцена, подобная сегодняшней, больше не повторится.

Корсар проговорил эти слова с беззаботной веселостью, глядя прямо в глаза новому помощнику, но улыбка его напоминала гримасу.

— Ну ладно, — поспешил добавить он, — на этот раз я сам во всем виноват; и потом, коли уж мы хозяева положения, то можем позволить себе роскошь быть милосердными. Кроме того, — тут он обратился в сторону миссис Уиллис и Джертред, которые словно оцепенели, ожидая его решения, — в такую минуту стоит прислушаться к советам прекрасного пола, благо, его представительницы у нас в гостях.

Затем Корсар отошел от Уайлдера и, выступив на середину палубы, приказал главным зачинщикам приблизиться. Он обратился к ним, не преминув предостеречь против возможных последствий подобных проступков, и люди с таким почтением слушали его увещевания, словно он был существом высшего порядка.

Он говорил, не повышая тона, но каждое слово, произнесенное ровным голосом, было слышно в самых отдаленных уголках палубы; а когда короткая проповедь окончилась, то люди, стоявшие перед ним, казались самим себе уже не просто озорниками, получившими выговор и затем прощенными, но серьезными преступниками, которых собственная совесть казнит так же сурово, как общественное мнение. Между всеми нашелся лишь один, кто, видно, в память старых заслуг осмелился вымолвить слово в свое оправдание.

— Что до стычки с солдатами, — сказал он, — то шканцы и правда не место, где сводить счеты, хотя ваша честь отлично знает, что промеж нас нет большой дружбы. Но этот джентльмен, самовольно занявший чужое место…

— Мне угодно, чтобы он остался на этом месте, — оборвал его предводитель. — Я один могу судить о его достоинствах.