Избранные стихи Черниховского

Также для участи доброй. Но Велвелэ, младший, родился

Поздно, когда уж детей я больше иметь и не думал.

Был он поскребыш, и трудно дались его матери роды.

Братьев крупнее он был, и когда на свет появился,

Радость мой дом озарила, ибо заполнился миньян [35].

Был он немного крикун, да таков уж детишек обычай.

Только что стал он ходить, едва говорить научился,

Сразу же стало нам ясно, что вышел умом он не в братьев.

Трудно далась ему речь, а в грамоте, как говорится,

Шел он, на каждом шагу спотыкаясь. Какою-то блажью

Был он охвачен, как видно. Все жил он в каких-то мечтаньях,

Вечно сидел по углам, глаза удивленно раскрывши...

Сад по ночам он любил, замолкнувший, тихий... Бывало,

Встанет раненько, чтоб солнце увидеть, всходящее в росах;

Вечером станет вот эдак — и смотрит, забывши про минху [36]:

Смотрит на пламя заката, на солнце, что медленно меркнет,

Смотрит на брызги огня, на луч, что дрожит, умирая...

Нужно, положим, признать: прекрасно полночное небо, —

Только какая в нем польза? Порою же бегал он в поле.

"Велвелэ, дурень, куда?" — "Васильки посмотреть. Голубые

Это цветочки такие, во ржи, красивые очень.

Век их недолог, и только проворный достоин их видеть".

"Это откуда ты знаешь?" — "От Ваньки с Тимошкой, от гоев

Маленьких". — Часто бывало, что явится глупости демон,

Велвелэ гонит под дождь, на улицах шлепать по лужам,

Глядя, как капли дождя в широкие падают лужи,

Гвоздикам тонким подобны, что к небу торчат остриями.

Стал он какой-то блажной. В одну из ночей, что зовутся

Здесь воробьиными [37], многих ремней удостоился дурень,

Так что в великих слезах на своей растянулся кровати.

Был он и сам — ну точь-в-точь воробей, что нахохлился в страхе.

Так вот глазами и пил за молнией молнью, что рвали

Темное небо на части...

Но сердце... Что было за сердце!

Чистое золото, право. Бывало и пальцем не тронет

Он никого. Не обидит и мухи. Детишки, конечно,

Часто дразнили его, называли Велвелэ-дурень, —

Да и другими словами обидными; он не сердился,

Горечи не было вовсе у мальчика в ласковом сердце.

Как он любил все живое! Кормил воробьев: ежедневно

Стаей огромной к нему слетались они на рассвете,

Зерна и крошки клевали из рук у него. И бывало —

Сам не успеет поесть, — а псов дворовых накормит.

Пищей с пятнистым котом он делился, был пойман однажды

В том, что таскал молоко окотившейся кошке. Но больше,

Больше всего он любил голубей. Голубятню устроил

И пострадал за нее многократно: ремней, колотушек

Стоило это ему, — и других наказаний. Скажите:

Кто ж это видел когда, — чтоб еврей с голубями возился?

Но устоял он во всем, — и рукой на него мы махнули.

Делал он все, что хотел, и вскоре наполнили двор наш

Голуби всяких сортов и пород. Деревенским мальчишкой

Был я когда-то и сам, но понять не могу я, откуда

Он это все разузнал. И что же ты думаешь, Мойше?

Он и меня научил различать голубей по породам!

Знал их малыш наизусть; вот это "египетский" голубь,

Это "отшельник", а там — "генерал" с раздувшимся зобом

Выпятил грудь; вот "павлин" горделиво хвост распускает;

Там синеватой косицей чванятся горлицы; "турман"

Встретился здесь с "великаном"; там парочки "негров" и "римлян"

Крутят в сторонке любовь, и к ним подлетает "жемчужный";

Там вон - "монахи"-птенцы, "итальянцы", "швейцарцы", "сирийцы"...

Старец младенцу подобен: уже серебрился мой волос,

Я же учился у сына и стал голубятник заправский...

Вскоре за книги пророков уселся Велвелэ. Мальчик

В сны наяву погрузился. Что в хедере слышит, бывало,

То ему чудится всюду. Пришли на деревню цыгане,

Просто сказать — кузнецы: так он в них увидел египтян.

В поле увидит снопы — снопами Иосифа мнит их;

Спрашивал часто: где рай, где Урим и Тумим [38] , и где же

Первосвященник? Весной, в половодье, все Чермное море [39] 

Чудилось мальчику. Холмик — Синаем [40] ему представлялся.

К Ерусалиму дорогу искал он. И понял меламед [41],

Что недоступен Талмуд его голове — и довольно,

Если он будет хороший еврей. Повседневным молитвам

Велвелэ он обучил и внушил ему страх перед Богом, —

Переменился наш мальчик. Всем сердцем к Творцу прилепился,

Строго посты соблюдал, подолгу молился, как старый,

Даже прикрикивать стал на меня и на братьев: мы, дескать,

Грешники. Мы же его пинками молчать заставляли,

Злили его и дразнили обидными кличками часто:

Цадиком [42] звали, раввином, святошей, Господним жандармом.

Мальчик с тринадцати лет у нас начинает работать.

Начал и Велвелэ наш приучаться к торговому делу, —

Но не затем он был создан.

Ты сам все знаешь, реб Мойше:

С самых с тех пор, как пошли с "чертою" строгости, — землю

Нам покупать запретили, и мы превратились в торговцев.

Жизнь, конкуренция, гнет на обман толкают еврея.

Чем прокормиться в деревне? Лишь тем, что пальцем надавишь

На коромысло весов, чтоб чашка склонилась, иль каплю

Где не дольешь в бутылку...

Так мальчик, бывало, не может:

"Что говорится в законе? А суд небесный? Забыли?"

"Что ж, — отвечаем ему, — ступай и кричи хай векайом [43]".

             Он же заладит —

"обман!" — И рукой на него мы махнули:

"Пусть возвращается к книгам! При нем невозможно работать".

Стянет, бывало, мужик что плохо лежит — и притащит.