Избранные стихотворения и проза

Пространство и Время! теперь-то я вижу, что я не ошибся,
Когда лениво шагал по траве,
Когда одиноко лежал на кровати,
Когда бродил по прибрежью под бледнеющими звёздами
утра.

Мои цепи и баласты спадают с меня, локтями я упираюсь

в морские пучины,
Я обнимаю сиерры, я ладонями покрываю всю сушу,
Я иду, и со мной мои зрелища.

У городских четырёхугольных домов, в деревянных лачугах,

поселившись в лесу с дровосеками,
Вдоль дорог, изборождённых колеями, у застав, вдоль
высохших рытвин и обмелевших ручьёв,
Очищая от сорной травы лук на огородной гряде, или копая
пастернак и морковь, пересекая саванны, идя по
звериным следам,
Делая разведки, измеряя верёвкой стволы на новокупленном
участке земли,
Обжигая ноги горячим песком, таща бечевой мою лодку
вниз по обмелевшей реке,
Где пантера снуёт над головою по сучьям, где охотника
бешено бодает олень,
Где гремучая змея нежит под солнцем свою вялую длину на
скале, где выдра глотает рыбу,
Где алигатор спит у канала, весь в затверделых прыщах,
Где рыщет чёрный медведь в поисках корней или мёда, где
бобр стучит по болоту веслообразным хвостом,
Над растущим сахаром, над жёлтыми цветами хлопка, над
рисом в низменных, мокрых полях,
Над островерхою фермой, над зубчатыми кучами шлака, над
хилою травою в канавах,
Над западным персимоном[43], над кукурузой с длинными
листами, над нежными, голубыми цветочками льна,
Над белой и бурой гречихой (там я жужжу, как другие),
Над тёмною зеленью ржи, когда от лёгкого ветра по ней
бегут струйки и тени,
Взбираясь на горные кручи, осторожно подтягивая себя,
хватаясь за низкие, тощие сучья,
Шагая по тропинке, протоптанной в травах, или сквозь листву
кустарника,
Где перепёлка кричит между опушкой и пшеничным полем,
Где в вечер Седьмого месяца носится в воздухе летучая
мышь, где большой золотой жук падает на землю во тьме,
Где из-под старого дерева выбивается ключ и сбегает
в долину,
Где быки и коровы стоят и смахивают мух движеньем
дрожащей шкуры,
Где в кухне повешена ткань для сыров, где таганы
раскорячились на очаге, где паутина свисает
гирляндами с балок,
Где звякают тяжёлые молоты, где типографская машина
вращает цилиндры,
Где человеческое сердце в страшной судороге бьётся за
рёбрами,
Где воздушный шар, подобный груше, взлетает вверх (он
поднимает меня, я смотрю, не волнуясь, вниз),
Где лодочка привязана к шару крепкими морскими узлами,
где солнечный зной, как наседка, греет зеленоватые
яйца, зарытые в зыбчатый песок,
Где плавает самка кита, не отставая ни на миг от детёныша,
Где пароход развевает вслед за собой длинное знамя дыма,
Где плавник акулы торчит из воды, словно чёрная щепка,
Где мечется полуобугленный бриг по незнакомым волнам,
Где ракушки растут на его тинистой палубе, где в трюме
гниют мертвецы,
Где несут во главе полков густо усеянный звёздами флаг[44],
Приближаясь к Манхаттану по длинному узкому острову[45],
Под Ниагарой, что, падая, лежит, как вуаль, у меня на лице,
На ступеньке у двери, на крепкой колоде, которая стоит на
дворе, чтобы всадник мог сесть на коня,
На скачках, или на весёлых пикниках, или отплясывая джигу,
или играя в безбол,
На холостых попойках с похабными шутками, с крепким
словом, со смехом, с матросскими плясками,
У яблочного пресса, пробуя сладкую бурую гущу, потягивая
сок через соломинку,
На сборе плодов, где за каждое красное яблоко, которое я
нахожу, мне надлежит получить поцелуй,
На военных смотрах, на прогулках по берегу моря, на
сходках у веялки, на постройке домов,
Где дрозд-пересмешник разливается сладкими трелями,
плачет, визжит и гогочет,
Где стог стоит на гумне, где разостлано сено, где корова
ждет под навесом,
Где бык уж идёт совершить свою мужскую работу, и жеребец
к кобыле, где за курицей шагает петух,
Где тёлки пасутся, где гуси хватают короткими хватками
пищу,
Где от закатного солнца тянутся тени по безлюдной,
безграничной прерии,
Где стадо буйволов покрывает собою землю на квадратные
мили вдали и вблизи,
Где пташка колибри сверкает, где шея долговечного лебедя
изгибается и извивается,
Где смеющаяся чайка летает у берега и смеётся почти
человеческим смехом,
Где улья стоят в саду, как солдаты, на бурой скамейке,
полузаросшие буйной травою,
Где куропатки, с воротниками на шее, уселись в кружок на
земле, головами наружу,
Где погребальные дроги въезжают в сводчатые ворота
кладбища,
Где зимние волки лают среди снежных просторов и
обледенелых деревьев,
Где цапля в жёлтой короне пробирается ночью к краю болот
и глотает маленьких крабов,
Где всплески пловцов и ныряльщиков охлаждают горячий
полдень,
Где кати-дид[46] играет свою хроматическую гамму над ручьём
на каштановом дереве,
По рощам лимонов, по грядам огурцов с серебряными нитями
листьев,
По солончаку, по апельсинной аллее или под остроконечными
елями,
Через гимназий[47], через салун[48] с занавесками, через конторуили через общественный зал,
Довольный родным и довольный чужим, довольный новым
и старым,
Радуясь встрече с некрасивою женщиною, так же как и с
красивою женщиною,
Радуясь, что вот вижу квакершу, как она шляпку сняла и
говорит мелодично,
Довольный пением хора в только что выбеленной церкви,
Довольный горячей речью вспотевшего методистского
пастора, сильно взволнованный общей молитвой
на воздухе,
Глядя всё утро в витрины Бродвея[49], носом прижимаясь к
зеркальному стеклу,
А после полудня шатаясь весь день по просёлкам или по
берегу моря с закинутым в небо лицом,
Обхватив рукою товарища, а другою — другого, а сам
посредине,
Возвращаясь домой с молчаливым и смуглым бушбоем[50]
(в сумерках он едет за мной на коне),
Вдали от людских поселений, идя по звериным следам или по
следам мокассинов,
У больничной койки, подавая лихорадящим больным лимонад,
Над покойником, лежащим в гробу, когда всё вокруг тихо,
всматриваясь в него со свечой,
Отплывая в каждую гавань за товарами и приключениями,
В шумной толпе, впопыхах, я такой же ветреный и горячий,
как все,
Готовый в ярости пырнуть врага ножом,
В полночь, лёжа без мыслей в одинокой каморке на заднем
дворе,
Блуждая по старым холмам Иудеи бок о бок с прекрасным
и нежным богом,
Пролетая в мировой пустоте, пролетая в небесах между
звёзд,
Пролетая среди семи сателлитов, сквозь широкое кольцо и
диаметр в восемьдесят тысяч миль,
Пролетая меж хвостатых метеоров и, подобно им, оставляя
за собою вереницу огненных шаров,
Нося с собою месяц-младенца, который во чреве несёт свою
полнолунную мать,
Бушуя, любя и радуясь, предостерегая, задумывая, пятясь,
выползая, появляясь и вновь исчезая,
День и ночь я блуждаю такими тропами.
Я посещаю сады планет и смотрю, хорошо ли растёт,
Я смотрю квинтильоны созревших и квинтильоны незрелых.

Я летаю такими полётами текучей и глотающей души,

До той глубины, где проходит мой путь, никакой лот не
достанет,

Я глотаю и дух, и материю,

Нет такого сторожа, который мог бы прогнать меня, нет такого закона, который мог бы препятствовать мне.

Я бросаю якорь с моего корабля лишь на короткое время,

Мои посланные спешат от меня на разведки или
возвращаются ко мне с донесениями.

С острой рогатиной я иду на охоту за тюленем и белым

медведем, прыгая через глубокие расселины, я
хватаюсь за ломкие синие льдины,
Я взбираюсь на переднюю мачту,
Я влезаю в бочонок для вахты,
Мы плывём по северному морю, много света кругом,
Воздух прозрачен, я смотрю на изумительную красоту,
Необъятные ледяные громады плывут мимо меня, и я плыву
мимо них, всё отчётливо видно вокруг,
Вдали беловерхие горы, навстречу им летят мои мечты,
Мы приближаемся к полю сражения, скоро мы вступим
в бой,
Мы проходим мимо аванпостов грандиозного лагеря, мы
проходим осторожно и медленно,
Или мы входим в большой и разрушенный город,
Развалины зданий и кварталы домов больше всех живых
городов на земле.

Я вольный стрелок, мой бивак у костров, что вторглись в

чужую страну,
Я гоню из постели мужа, я сам остаюсь с новобрачной,
И всю ночь прижимаю её к своим бёдрам и к своим губам.

Мой голос есть голос жены, её крик у перил на лестнице,

Труп моего мужа несут ко мне, с него каплет вода, он —
утопленник.

Я понимаю широкие сердца героев,

Нынешнюю храбрость и храбрость всех времён,
Как шкипер увидел разбитое судно, в нём люди, оно без
руля, и Смерть во всю бурю гналась за ним, как
охотник,
Шкипер пустился за судном, не отставая от него ни на шаг,
днём и ночью верный ему,
И мелом написал на борту: «Крепитесь, мы вас не
покинем»,
Как он носился за ними и лавировал вслед за ними, и
упорно добивался своего,
Как он спас, наконец, дрейфовавших людей,
Что за вид был у дряблых женщин в обвислых платьях,
когда их увозили на шлюпках от развёрстых
перед ними могил,
Что за вид у молчаливых младенцев со стариковскими лицами
и у небритых острогубых мужчин,
Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это
впитал в себя,
Я человек, я страдал вместе с ними.

Надменность и спокойствие мучеников,

Женщина старых времён, уличённая ведьма, горит на сухом
костре, а дети её стоят и глядят на неё,
Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пал на
плетень отдышаться,
Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоносная
дробь и ружейные пули,
Эти люди — я, и их чувства — мои.

Я — этот загнанный раб, это я от собак отбиваюсь ногами,

Вся преисподняя следом за мною,
Щёлкают, щёлкают выстрелы,
Я за плетень ухватился, мои струпья сцарапаны, кровь
сочится и каплет,
Я падаю на камни, в бурьян,
Лошади заупрямились, верховые кричат, понукают их,
Уши мои, как две раны от этого крика,
И вот меня бьют с размаху по голове кнутовищами.
Предсмертные судороги я меняю, как меняют одежду,
У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда
раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на
лёгкую трость.
Я раздавленный пожарный, у меня сломаны передние рёбра,
Упавшие стены погребли меня под своими обломками,
Я вдыхаю огонь и дым, я слышу, как кричат мои товарищи,
Я слышу, как далеко от меня стучат их кирки и лопаты,
Они убирают упавшие балки и бережно поднимают меня,
И вот я лежу на воздухе, ночью, в красной рубахе, никто
не шумит, чтобы не тревожить меня,
Я не чувствую боли, я истощён, но счастлив,
Бледные, прекрасные лица окружают меня, медные каски
уже сняты с голов,
Толпа, что стоит на коленях, тает с горящими факелами.

Далёкие и мертвецы воскресают,

Они — мой циферблат, они движутся, как часовые стрелки,
я — часы.

Я — старый артиллерист, я рассказываю о бомбардировке

моего форта,
Я опять там.

Опять барабанный бой,

Опять атака пушек и мортир,
Опять я прислушиваюсь к ответной пальбе.

Я сам в этом деле, я вижу и слышу всё:

Вопли, проклятия, рёв, крики радости, когда ядро попало
в цель,
Проходят медлительные лазаретные фуры, оставляя свой
красный след,
Сапёры смотрят, нет ли каких повреждений, и делают
нужнейший ремонт,
Падение гранаты через расщепленную крышу, веерообразный
взрыв,
Свист летящих в вышину рук, ног, голов, дерева, камня,
железа.

Опять мой генерал умирает, опять у него изо рта

вырываются клокочущие звуки, он яростно
машет рукою
И выдыхает запёкшимся горлом: — Думайте не обо
мне… а об… окопах.