Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга

но — чтобы дойти до Него, войти в Него, стать Им в Нем:

как крепкого дерева сильная ветвь,

ибо исполнились времена.

Однако лишь избранные молящиеся

приходят к Нему в молитве молитв,

но так, как приходят

к воротам дворца вожделенным,

к высоким воротам, закрытым всегда.

И там — тишина.

В них не входит никто.

В эти ворота не входит живое ничто

и там наступает молитвы конец,

и — молчанье:

там преклоняют колени

и за воротами слышат

ангелов пенье.

И у коленопреклоненных

нет слов и нет еще мысли,

есть лишь сердца биенье

и слезы в глазах,

но слезы без соли печалей...

За воротами слышится ангелов пенье:

сладость с высоких небес,

сладость с высоких небес...

Перевод И. Винярской

ПЕСНЯ ЮНОСТИ / Перевод И. Винярской/

Тропа ведет равниною куда-то,

усеян звездами чудесный небосклон —

грудь стеснена, и взгляд мой увлечен

величием и святостью заката.

Вдали оранжево-багровою струей

впадает свет в пылающее море —

и гаснет он с сомненьем и мольбой,

как человека стон в стихающем просторе.

Костры земли и глубь границ небесных,

краса небесных и земных дорог,

все замерло... так тихо и чудесно —

и входит Божий мир в поэзии чертог.

Перевод И. Винярской

«Не проводят меня пожеланья друзей…» /Перевод И. Винярской/

* * *

Не проводят меня пожеланья друзей,

не посмотрит вослед взор любимой моей;

и в покоях, куда отдохнуть я приду,

тишины долгожданной я не обрету...

И если кто-то спросить придет:

"Эй, путник, куда тебя ветер несет?"

Холодным взглядом его я встречу:

"У дерева в бурю спроси!" — отвечу.

Перевод И. Винярской

«Кровавая басенка: парень-волжанин…» Перевод И. Винярской

* * *

Кровавая басенка: парень-волжанин

пал на Дунайце чужом,

пробито сердце солдата-рейнца,

засыпано Вислы песком.

Воды тех рек на закате кровавом

кровь тех сердец — пьют,

и снова восход, и реки, как прежде,

плещутся и текут.

Перевод И. Винярской

«Предвиденье легионера…» /Перевод И. Винярской/

* * *

Предвиденье легионера:

наступает крушение родины,

и в груди закипает отчаяние

у стен Иерусалима.

Меня опутали узы несчастья,

скрытый обман и льстивые речи

братьев, вступивших в легионы Иерусалима:

нести щиты и знамена

в пламенное сражение.

И разбилось сердце во мне

при мысли о правде

иерусалимских братьев,

о правде их чистой крови.

Разбито сердце во мне,

ибо оно — сердце.

И как отец, с разбитым сердцем,

готов я молиться всегда и везде

Господу,

ибо очень и очень я угнетен.

«Никогда не скрывал я лицо…» /Перевод И. Винярской/

* * *

Никогда не скрывал я лицо

от пропасти передо мной,

и от страха грядущего

не закрывал я глаза.

Лишь однажды пытался я здесь

закрыть их руками

при виде разверзшейся пропасти

иерусалимской.

Но было еще страшнее видеть

сквозь закрывшую глаза руку:

третий пожар еще затаенный.

Ныне открыты глаза у меня,

ибо ресницы сгорели в пожаре.

Перевод И. Винярской

«Я преступник: в Сионе, в траурный день…» /Перевод И. Винярской/

* * *

Я преступник: в Сионе, в траурный день

я живу у себя взаперти,

в одиночестве (как в тюрьме)

и мечусь как дикарь, выйдя под Божье небо,

с громким и горьким воплем,

до тех пор, пока ноги тело несут

и в горле есть голос — до хрипа.

Я преступник — я не врываюсь в дома

(тихи они в скорби своей, и тает скорбь,

как будто тонет в воде...).

И не громлю я столы, накрытые к трапезе:

"Эй! Кто тут пирует, когда — ужас —

Иерусалим мы теряем!"

Под насыпью времени — колодец для сбора слез,

вы будете плакать в него, а за вами —

ваши потомки!

И пока я не скован, не арестован властителем-чужаком,

и не тащат спутанного меня к британцу в тюрьму,

Как пророка из Анатот

по площадям столицы Давида униженной,

да, я преступник, если в день траура

жив я, одет я, и галстук повязан,

и встречаюсь с людьми,

и не врываюсь в дома с камнем разящим в руке

с громким и горьким воплем".

Перевод И. Винярской

«Это было с нами вчера…» /Перевод И. Винярской/

* * *

Это было с нами вчера,

а как будто еще до времен.

Древний свиток, что черною кровью написан

и в гончарный горшок заключен,

найден был и нами прочтен:

о неимоверных страданиях,

о разрывах связей в изгнании,

о том, что был крови еврейской потоп,

и даже ангел погиб, окунувший крылья в этот поток;

А у нас — как бы в Арарат превратился Сион.

И хоть нет еще радуги, и, значит, есть еще праведный гнев,

и открыт еще гойских печей пламенеющий зев,

мы успели забыть эти печи гоев-врагов,

мы забыли мученья и угрозы смертей и костров.

Забывчивость и неверие вместе ходят порою

с гордо поднятой головою.

И нет сердечного "землетрясения",

и в устах моей страждущей расы

нет молитвы "Шма Исраэль",

символа святости и очищения.

Где тот, чей плач не забыт,

чей плач — это скорбь, гнев и потребность отмщенья?

И нет беспокойства в сердцах,

далеки от них трепет и страх,

и как будто смеется над нами солнце,

как позавчера, как всегда.