Избранные труды

Символом Большого террора был, конечно, Сталин, как ни печально это осознавать его теперешним апологетам. Он методично определял группы людей, подлежащих уничтожению. Он инициировал и организовывал репрессии, утверждал расстрельные списки из тысяч имен и заставлял заниматься тем же членов Политбюро. Его и его окружение кровь, пролитая в годы междоусобия, ничему не научила. Тоталитарная идеология затуманила голову, а политическая целесообразность, как ее понимали тогда, – заглушила совесть. Нет никаких оснований, как это делают апологеты сталинизма, видеть в трагедии 1937-го «великий замысел» и «спасительное очищение». Но не будем «демонтировать» образ вождя, оставшегося в памяти народной Верховным Главнокомандующим в годы Отечественной войны, приписывать ему роль демиурга истории. Лучше оценить социально-психологический смысл происшедших событий, незавидную роль в них всего общества. Ведь геноцид осуществлялся спецслужбами при несомненном одобрении миллионов сбитых с толку людей. Это было время, когда подлость и предательство стали нормой. Показательно, что из полутора миллионов арестованных в годы Большого террора миллион двести тысяч человек были оклеветаны соседями, «друзьями», коллегами[1600]. «Вместо срезанного цвета нации пришли подонки, люди бесчестные и корыстные, готовые на все ради своей личной выгоды»[1601]. Конечно, было немало людей искренне заблуждавшихся, ослепленных идеологией террора. Как бы там ни было, 80 % арестованных в годы «ежовщины» были репрессированы по доносам, по инициативе снизу. Полное отсутствие нравственной брезгливости, нарушение элементарных границ дозволенного подводили людей к черте, за которой начиналась уголовщина. Никогда еще человек не был в такой степени человеку волком. Прав А. С. Ципко: «Террор – всегда безумие, срыв плотины, сдерживающей зверя в человеке»[1602]. Его не объяснишь никакой «политической целесообразностью».

Террор привел к утрате главного: понимания человека как цели, а не средства. Как справедливо отмечает Ю. И. Стецовский, в истории и праве средства важнее цели. «Стремления могут быть самыми прекрасными, но если для их достижения вновь понадобятся кровь и террор, Россия будет уничтожена»[1603]. Народ, скованный ненавистью, нетерпимостью и страхом с колен не встанет.

Вот почему нам так нужна историческая правда, настоятельно необходим постоянный и самый широкий демократический контроль над действиями и решениями власть предержащих.

Призыв к бдительности далеко не безоснователен. Вспомним события «черного» октября 1993 г. В октябре 1991 г. Президент РСФСР Б. Н. Ельцин подписал Закон «О реабилитации жертв политических репрессий». Закон этот осудил многолетний террор и массовые преследования как несовместимые с идеей права и справедливости и заявил о неуклонном стремлении добиваться реальных гарантий обеспечения законности и прав человека. Ровно через два года это «стремление» не предотвратило трагедии защитников Белого дома, расстрелянного из танковых пушек по указанию того же Ельцина. А ведь таким образом была свергнута законно избранная законодательная ветвь власти. Самым страшным здесь было откровенное, нарочитое равнодушие подавляющего большинства населения к участи тех, кто решился защищать Белый дом. Люди в массе своей отвернулись от тех, кто выполнял свой общественный долг, кто думал о своем достоинстве и о будущем России, как они его себе представляли. Страна тогда вновь сорвалась в состояние гражданской войны, русские опять с неистовством стали убивать русских. Массы же остались равнодушными к гибели соотечественников.

О трагедии нашей посткоммунистической истории хорошо сказал А. С. Ципко: «Вместо ленинского „морально все, что служит делу победы коммунизма“ наша демократическая элита назвала нравственным все, что служит делу укрепления частной собственности, создает богатство богатых людей. Жизнь человеческая стоит сегодня так же мало, как она стоила при большевиках. Только людей сейчас убивают по-другому. Не расстрелами у вырытых рвов, а постмодернистскими методами: тайным поощрением „белой смерти“, безработицей, нищетой, разрушением „социалки“ и прежде всего системы медицинского обслуживания. В нищей России нравственные чувства снова притупились, никого уже из нового демократического поколения не трогают за душу зверства победившего Октября, зверства коллективизации, сталинские „чистки“. В новой России уже никого не волнует трудная „доля“ крестьянства, ничего уже не осталось от прежнего дооктябрьского интеллигентского „низкопоклонства“ перед народом»[1604].