Избранные труды по русской литературе и филологии

Самое существенное для понимания павловского времени заключается не в том, что царь был деспотичен, неуравновешен и охвачен манией переиначивать екатерининские порядки, а в том, что он жаждал превратить империю в идеальное государство, и в том, что для него не существовало расстояния между государственным, политическим и частным, бытовым. Отсюда его наступление на быт: «правильная» окраска домов, знаменитое гонение на фраки и круглые шляпы и т. п. Было бы не совсем верно называть его мелочным: запрещение танцевать вальс или являться в маскарад в обычной одежде (под страхом ареста!) – такие же государственные меры, как замена прежней гвардии преданными императору гатчинскими войсками; масштаб здесь один. Так же действовал и Петр I, с многократно, несравненно большей жестокостью (и этот принцип оказался очень устойчивым в истории русской государственности). Но Павел за менее чем пятилетнее царствование не приобрел внутри- или внешнеполитического капитала, хотя бы отдаленно сравнимого с достижениями Петра или Екатерины. И то, что он сам предполагал преобразованием, наведением порядка в империи, развращенной нравами екатерининского двора, – немедленно обнаруживало свою комическую и химерическую сторону. Долговечными оказались не нововведения, а анекдоты о них, причем, как мы видели по воспоминаниям А. М. Тургенева, граница между анекдотом и мемуарным свидетельством почти неуловима. По-видимому, сам Павел, по крайней мере в некоторых случаях, сознавал эти свойства своих предприятий, например, когда предложил европейским монархам разрешать их споры на поединках.

Известный польско-русский политический деятель Адам Чарторижский, говоря о гатчинской жизни Павла, когда тот, еще будучи наследником престола, окружил себя батальонами, одетыми в особую форму и подчиненными только ему, писал о «замкнутом и обособленном мире» гатчинцев, о том, что «их сравнивали с детьми, играющими в деревянные солдатики»535. Утопический и «игрушечный» мир павловских циркуляров сфокусирован в анекдотах о Киже и бумажной смерти офицера и пересоздан в рассказе Тынянова. Этой моделирующей установкой «Подпоручик Киже» отличен от таких рассказов, использующих реалии и анекдотику павловской эпохи, как «Туфелька Нелидовой» или «Ганс Вреде» С. Ауслендера, «Под Павловым щитом» Б. Садовского, а также от новелл историка этой эпохи Е. С. Шумигорского536.

Остается сказать, какими именно источниками пользовался Тынянов. Этот вопрос был поднят уже прижизненной критикой, внимательно следившей за его исторической прозой. В. Б. Шкловский указал на сборник Александра Гено (псевдоним писательницы Е. Н. Калугиной) и Томича и привел ряд анекдотов537. Однако в уже упоминавшейся вводной главке журнального текста «Подпоручика Киже» автор ссылается не на этот сборник, а на устный рассказ Даля, записанный неким чиновным мемуаристом. Современный исследователь почти исчерпывающе разъяснил вопрос: анекдоты Даля о крике, нарушившем сон Павла, и об ошибке писаря были рассказаны им у В. Ф. Одоевского в 1865 г., записаны в «Памятных тетрадях» С. М. Сухотина и опубликованы в «Русском архиве», 1894, № 2 (где Киж и стал Киже); варианты их вошли в сборник Гено и Томича; Тынянов воспользовался и некоторыми другими анекдотами оттуда538.

Не лишними будут несколько следующих дополнений. Анекдот о мнимой смерти офицера воспроизведен Герценом в «Былом и думах»539. Анекдот об ошибке писаря в сборнике представляет собой сокращенную версию текста, указанного составителями в общем списке источников (без точных библиографических данных) как «Рассказы В. И. Даля о временах Павла I». Эти рассказы опубликованы в «Русской старине» (1870. Т. 2. С. 294–296) за полной подписью Даля и датированы: «Москва, 15 июля 1870 г.». То есть через несколько лет после вечера у Одоевского Даль отдал рассказанные там анекдоты в печать. Фраза Тынянова о Дале в журнальном тексте: «Анекдоты он не записывал», – таким образом, неточна и показывает, что публикация в «Русской старине» осталась ему неизвестной. Следует учесть, что Даль сообщил журналу именно анекдоты, а не рассказы собственного сочинения; Сухотин упоминает, что анекдот о Киже он слышал ранее. Ни у Сухотина, ни в сборнике нет следующего любопытного места из версии Даля: «Есть на свете Чиж, – подумал полковник, – почему бы не быть и Кижу, но только не в этом полку». Здесь, возможно, связь с другим анекдотом, который вошел в сборник Гено и Томича, – о некоем Чиже, который ослушался Павла, приказавшего группе русских, находившихся в Италии, вернуться на родину. Царь определил следующее наказание: «повесить Чижа en effigie (в изображении) на разводе» (ср. наказание Киже плетьми). Малограмотный комендант, не обнаружив человека с такой фамилией, купил чижа, соорудил игрушечную виселицу и собирался совершить казнь. Павел отменил ее, заявив, что повесил бы коменданта, но виселица слишком мала.