Избранные труды по русской литературе и филологии

Особое ответвление автобиографической топики – интимное, раскрывающее оборотную сторону отношений с другом и в этом плане граничащее с «исповедью» (включая психотерапевтический смысл) – находим в записи № 3. Отсутствие точной датировки «Ненаписанных рассказов» затрудняет приурочение наброска к тому или иному моменту отношений Тынянова и В. Б. Шкловского, которые, по свидетельству Ю. Г. Оксмана, «были неровными, полными недоговоренности и взаимных подозрений» (ПТЧ. С. 96). В любом случае интерпретировать запись следует исходя из слов Тынянова (1928–1929) о том, что его со Шкловским «связывает дружба – в большом, и даже порою враждебном значении этого слова» (ПИЛК. С. 569). Другое его высказывание, которое необходимо учесть в данной связи, содержится в письме 1932 г. Шкловскому по поводу статьи последнего «О людях, которые идут по одной и той же дороге и об этом не знают. Конец барокко». Кроме конкурентной полемики, Тынянов высказывает здесь и более горький упрек другу: «Ты, милый, желаешь кому-то, какому-то новому времени или грядущему рококо – уступить своих знакомых под именем барокко. В их списке я заменяю тебя» (выделено автором)[404]. Ловкая приятельская агрессия В. Ш. в № 3 (ср. мотив экзекуции и членовредительства в «Смерти Вазир-Мухтара» и «Восковой персоне»)[405] может читаться как метафора социолитературного поведения, охарактеризованного в этих словах письма, и гротескная иллюстрация к утверждению о дружбе-вражде. Едва ли не столь же замечательно, как и сюжет наброска, то, что автор зачеркнул заголовок «Сон», отведя таким образом смягчающую гротеск «естественную» мотивировку. Из всех «Ненаписанных рассказов» этот – единственный, который только и мог существовать исключительно в потенциальном, по сути дела дневниковом качестве.

Здесь и далее при рассмотрении возможных направлений работы над альтернативной прозой мы не выходим за пределы корпуса тыняновских текстов, но несколько имен стоит предположительно назвать. Это Бабель – разумеется, не в стилистическом, а в жанровом плане (короткие и ультракороткие рассказы); Добычин – опыт бессюжетности и расподобления с традиционной прозой, в частности, за счет нетривиального использования бытового материала (Тынянов, кстати, мог видеть точки соприкосновения со своим первым беллетристическим опытом – рассказом «Попугай Брукса»)[406]; может быть, Горький тех вещей 20‐х гг., которые выделены в «Литературном сегодня» (и которыми Шкловский восхищался как «новым Горьким»); возможно, «Я сам» Маяковского, где подача автобиографических реалий посредством нанизывания кратчайших «новелл» должна была привлечь особое внимание Тынянова.

***

Сохранился бегло записанный карандашом на отдельном блокнотном листке, местами трудночитаемый текст – конспективная программа автобиографии или мемуаров, составленная главным образом из имен собственных. Небольшие выдержки публиковались (ПИЛК. С. 554; ПТЧ. С. 99); приводим текст полностью (зачеркнутое – в прямых скобках):