Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 1

Во всякого рода деле обыкновенно выслушиваются и принимаются к сведению отзывы лишь тех лиц, которым это дело знакомо практически или теоретически, так называемых специалистов. Почетное исключение сделано лишь для искусства и литературы; именно в их области всякий желающий может громко, веско, авторитетно, именно с «гримасой мудреца», провозглашать: «Вот это — прекрасно, а это — никуда не годится». Всякий, желающий видеть свои «сочинения» в печати и получить за них гонорар, берется за перо и пишет все, что ему Бог на душу положит. И его сочинения читаются, и его самого зовут критиком. Если этот же первый встречный обладает крайнею степенью беззастенчивости, то он выходит на кафедру и говорит с ее высоты всякий невежественный вздор, который родится в его голове. А публика «награждает лектора рукоплесканиями». Уже цитированный мною поэт Боденштедт спрашивает в одном из своих стихотворений: «Правда ли, что шаху прирождена премудрость?» — и отвечает устами своего Мирза-Шаффи: «Шах знает, как слепа толпа, и только пользуется этим». Действительно, эта толпа доверчива. Но как же ей и не быть другою? В тех вопросах, которых она сама не знает, как не внимать ей смелому невежде, так веско и внушительно провозглашающему ей свои дешевые «истины»?

И я позволю поставить себе простой вопрос: может ли каждый первый встречный решать все вопросы в области искусства? На этот простой вопрос ответит всякий способный к мышлению человек, который задумается над ролью и целями художественной критики. Между публикой и художниками лежит глубокое различие в том, что последние отдают большую часть жизни тому делу, которому публика снисходительно дарит лишь немногие часы своего досуга. А потому-то, что для художников является трудным, ответственным, серьезным и главным делом, для публики — только один из способов внести разнообразие и пестроту в свою, совершенно чуждую искусству жизнь. Вследствие этого различия и возникло в глубине времен глубокое непонимание публикой жизни, задач и дела художников. Это непонимание настолько глубоко, что даже деятели одной области искусства не могут вполне проникнуть в жизнь другой и, таким образом, являются публикой по отношению к чуждой им области искусства.

Так, такой великий писатель и выдающийся художник пера, как гр. Л.Н. Толстой, представляет из себя «одного из толпы» в живописи. Потому что только совершенно чуждый живописи человек может определять цели художника, как это делает он в своей книжке об искусстве[25]: художник есть человек, который отдает свою жизнь тому, чтобы уметь нарисовать(!) все, что ни попадается ему на глаза[26]. Это только то мнение о задачах художника, в котором пребывает огромное большинство публики. И только ничтожному и неизвестному меньшинству этой публики художник может и хочет показать те богатства, которые человеку дарит природа, и те сокровища, в которые могут быть превращены эти даровые блага природы талантом и знанием. Это меньшинство публики может увеличиваться более или менее быстро. Увеличение этой избранной группы людей зависит в значительной мере от того, находятся ли такие люди, которые по особой любви к искусству отдают много времени и труда изучению искусства, которое существует уже так давно, в котором сделано так много, что знакомство даже с самым существенным требует много серьезной работы. Эти люди должны: 1) уметь найти ценное в работе того или другого художника и 2) указать это ценное другим — открыть слепым глаза. Понятно, что для выполнения уже первой задачи надо обладать особым острым художественным чутьем, нужно иметь особые глаза, уловляющие особую, благородную и не пошлую рыночную красоту, особые нервы, которые способны созвучать лишь истинно прекрасному. Эти люди должны уметь понимать то, что художник берет из природы и силою своего таланта и знания очищает от ненужных примесей, претворяет в художественное произведение. Эти-то люди и имеют право на имя критиков. Есть эпохи, в которые художники сразу открывают целые новые области красоты в природе, которых не видели их предшественники, и, пораженные ими, стремятся с особою силою выделить эти новые перлы из общей массы природы, чтобы показать их и другим. И в эти эпохи уметь оценить труды художника является делом еще более сложным, нежели обыкновенно: тут нужно еще больше чутья, еще острее глаз, еще впечатлительнее нервы. А потому эти эпохи так же трудны для критиков, как и для художников. Уже не в первые дни такой именно эпохи живем и мы.