Избраное

Вскоре после того, как Витьке исполнилось пятнадцать лет, группу коллегиантов пригласил на прогулку Иосибуми Ханаси, сын японского майора, знакомством которого чрезвычайно дорожил отец Витьки; устраивался пикник к храму Десяти тысяч будд. Дети поехали — в большом военном автокаре, в сопровождении вооруженных стражников из смешанного квартала. Часах в трех езды от города им встретилась покинутая деревня. Кто-то из стражников сказал по-русски, что жители «шибко голодала» — сначала продали всех своих женщин в обмен на рис, а потом «все фангули».

Когда коллегианты вернулись в город, Иосибуми повел их в чайный дом «Кума», иначе «Медведь». Это было одно из многих учреждений, возникших повсюду, где утвердились японцы. Скорее ресторан, чем чайный дом, где роль гейш выполняли второразрядные проститутки, прошедшие «огонь и воду и Корею», как говорится здесь. Иосибуми решил угостить товарищей богатым ужином. В дверях хрипел патефон: вскрики, струнный гром, нежное мяуканье и музыка литавр. На пороге нужно было снять ботинки.

Некоторое время Витька колебался: входить ли? У него были дырявые носки. Он все-таки вошел, выпил чашку горячей водки и сильно смущался. Девушка спросила его по-китайски, сколько ему лет, он ответил: «Семнадцать!»

Это лето повсюду в Китае было жарким. На улицах пыльная зелень кипела в ветвях тополей и древовидных можжевельников. После заката жара кончилась. Коллегианты пошли из чайного дома «Кума» бродить по китайскому городу.

Было весело и приятно буянить — в меру, осторожно, как подобает воспитанникам закрытого колледжа для маленьких «манчжулистов». Кто-то из детей сбивал палкой цеховые значки на вывесках у ремесленников, другие делали вид, что совсем пьяны. Кто-то фальцетом напевал мотив японской песенка, присочиняя бессмысленные слова: «Кио йорива накося собака-сам…»

Возле южного канала мальчиков окликнул сотрудник японского штаба Гоккель-Каринский, проезжавший мимо на рикше. Быстроногий извозчик рысью мчал свою рессорную колясочку. На облучке ее мерцали синие фонарики. Увидев коллегиантов, Гоккель-Каринский придержал рикшу.

 — Идите сюда, господа! — крикнул он. — Что это за прогулки в китайском городе? Не по времени. Да, не по времени! Вчера на этой самой улице убили нихонского[6] офицера. И вы того захотели? Передайте своим родителям, что после заката солнца гулять следует не дальше Маймаяна. Дайте сроку — нахлопаем китайских освободителей, будете гулять везде.

Как-то днем вскоре после этой прогулки, во время урока химии, в класс Витьки вошел учитель Аримура.

 — Пожалуйста, прошу извинить, — сказал он, — я должен прервать урок. Мне повелено объявить вам нечто. Прошу встать. У нас, нихонских, сегодня большая радость: наш военный министр — и великий герой, генерал-наместник и генерал-капитан. Он приезжает в Чжоу-Фын. Дети, он узнал, что в Чжоу-Фыне есть русский колледж, и телеграфировал, что желает видеть его учеников среди встречающего населения. Генерал — это белоснежный холм нашего времени. Он православный, он очень любит русских. Вы, наверно, об этом слыхали. Он велит называть себя по имени-отчеству. Среди деятелей будущей возрожденной России он есть первый любимый деятель. Прошу вас выйти из класса, прошу сдвоить шеренги.

Коллегианты были построены в колонну, их повели на вокзал. Здесь уже стояли японские войска. Оркестр играл гимн императору. От платформы отъехал автомобиль, в котором коллегианты увидели генерала.

У него было плотное, коренастое тело, круглая голова и стриженые седые усы. Его грубое солдатское лицо, известное всем по портретам, выражало холодную самоуверенность.

Войска кричали: «банзай», комендант города, низко кланяясь, отдал рапорт. Старшина городского купечества, робко озираясь, поднес традиционные «семь белых подарков». На площади автомобиль остановился. Представитель бело-фашистских организаций Чжоу-Фына произнес приветственную речь. Генерал ответил короткой репликой по-русски: «Спасибо, хоросо-о!..» и перешел на японский язык. У него был довольно приятный вежливый голос. Дойдя до патетических слов: «Верность императору…», голос перешел в тонкий отрывистый фальцет.

В шесть часов Витька ушел с торжества. Он шел по смешанному кварталу и глядел на закат солнца. В просвете между кипарисами виднелось зеленое небо. Наступил час тишины — на перевале между днем и вечером. У входа в харчевни заливались в цветных клетках певчие птицы.

Окна домов были еще темны. Желтые иероглифы с именами владельцев висели возле дверей. Под большой рогатой аркой, развалившись прямо на асфальте, спал нищий.

Потом из-за поворота, громко разговаривая, выехало несколько солдат верхом на мелкорослых степных конях: они держались с показной выправкой, преувеличенно прямо и мучительно откидывая головы назад. Японцы плохие кавалеристы и поэтому особенно следят за положением торса.