Избыток целей

На стене была картина, которая не могла не привлечь внимание. Картина, излучавшая сверкающее сияние красок, действовала буквально гипнотически. На огромном, больше человеческого роста, полотне, в бездонном пустом пространстве, окутанном вихревым движением перламутрово-голубых, серо-серебристых и розовато-сиреневых облаков, были изображены мятущиеся бестелесные, безликие существа, судорожно вытянутые фигуры которых словно колеблет движение ветра. Среди этого мира теней на переднем плане до грандиозных размеров вырастала фигура коленопреклоненного евангелиста, который воздевал к небу руки в страстном пророческом экстазе. Фигура пророка Иоанна-евангелиста, одновременно вдохновенная и кажущаяся нелепой, напоминавшая ствол огромного обрубленного фантастического дерева с тянущимися в небо ветвями рук, окутана громоздящимися складками одежды. Её пронзительно светлый, голубовато-серо-стальной тон – воплощение почти астрального холода, чистоты и одухотворенности. Напротив, фигуры мучеников – мужчин и женщин, встающих из разверзшихся могил, были хоть и призрачны, но в цвете более телесны, как бы вырастали из тона коричневато-розоватой почвы. Четыре из них в центре, более светлые и более спокойные, изображены на фоне развеваемого ветром ярко-желтого плаща. В правой части полотна свечение красок гасло, и отблески желтого лишь мерцали в складках зеленовато-оливковой ткани, поддерживаемой двумя коленопреклоненными мучениками, смуглые тела которых полны трепетного движения.

Изображение выглядело предельно нереально: резкое искажение форм, интенсивность колорита, тревожное движение скользящего света, то загоравшегося вспышками и обесцвечивающего краски добела, то сгущающего их в тени до сумрачной темноты.

– Где-то я уже это видел, – задумчиво произнес Андрей. – Мне снилось что-то подобное. У меня ноги увязли в грязи, а голова стремится к звездам. Я – двойственная личность: с одной стороны я сознательный, немного необычный и чутка обаятельный человек, с другой – бездушный аппарат, очень сложный, автономный и авторитарный. Знаю, что слишком поздно воспитывать сознательного, я полностью погрузился в эту теневую часть, которую тяну за собой и которая меня поглощает, именно она руководит мной. Я всего лишь издатель того, что порождает моё подсознание. Я одержим идеями, озарениями, и моя жизнь заключается в том, чтобы шлифовать призраков, которые бродят у меня в голове и в силуэтах которых мелькает наша реальная или потенциальная сущность.

– Это что-то из глубин подсознания, из далекого детства?

– Не из такого уж далекого. Первый зуб прорезался у меня в 14 лет, говорить я начал в 16, а первая мысль появилась в 18. Я рос не по годам.

Занавеси на окнах были спущены. Андрей не поднял их. Через час Таня сама раздвинула красные шелковые шторы; лучи света ослепили её и разлились в её распущенных волосах. Она стала искать трюмо и нашла тусклое венецианское зеркало в широкой раме черного дерева. Став на цыпочки, чтобы посмотреться в него, она сказала:

– Ничего себе – я не я, а тень от меня! Я как-будто вдалеке.

Он смотрел на её босые ноги:

– Моя босоножка!

– Ты из меня тут сделал призрака. Когда похоронят тетечку?

– Как только, так сразу. Надо договориться с похоронщиками, заплатить им, они заберут её из морга и отвезут на кладбище.

Она вернулась к кровати и юркнула к нему под одеяло:

– Не знаю, мне почему-то весело. Андрей… ты – царь сердца моего! Во как я зарядила. Я люблю тебя.

* * *

Эту неделю они везде были вместе – больница, морг, кладбище, похороны, офисы разных компаний, юридическая контора, упаковка вещей и подготовка к отправке контейнера. Лишь раз он уехал один рано утром в Мытищи на погрузку и вернулся к полудню. Таня с любопытством наблюдала, как Андрей разыгрывал спектакль перед Яниной Дубовицкой, бухгалтершей Рустока. Он уже много раз общался с ней по телефону, и представлял её суровой брюнеткой, худощавой, среднего роста, не старше тридцати лет. И безмерно удивился, когда его глазам предстала предпенсионного возраста могучего телосложения фемина в образе пергидрольной проводницы поезда Москва-Уренгой, умещавшаяся в одно определенное кресло (по этой причине во время встречи с гендиректором она стояла во весь свой богатырский рост). Физиономия бухгалтерши соответствовала всему прочему – красная, как помидор, с белокурыми, довольно эффектными усами, которым она предоставляла расти по их воле.