Издержки хорошего воспитания

Грузный топот сапог за окном, ворчливые перебранки старух с верхних, чердачных этажей, невнятный утренний гул обессилили Уэссела, и он, впадая в дремоту, мешком опустился на стул, а его мозг, перегруженный звучаниями и красками, продолжал непереносимо трудиться над скопившимися там образами.

В беспокойном сне Уэссел был телом — одним из стонущего множества, поверженного вблизи солнца, беспомощным мостом для Аполлона с властным взглядом. Сон вонзался в него, обдирая кожу зазубренным лезвием. Когда его плеча коснулась горячая рука, Уэссел очнулся чуть ли не с воплем: оказалось, что комнату наполняет густой туман, а рядом стоит его гость — серый призрак из нечеткого состава — с кипой страниц в руке.

— Историйка, кажется, получилась в высшей степени завлекательная, хотя по ней и нужно еще немного пройтись. Не спрячешь ли ее куда-нибудь под замок и не дашь ли мне, Христа ради, капельку вздремнуть?

Не дожидаясь ответа, гость сунул бумаги Уэсселу и плюхнулся на кушетку в углу — точь-в-точь как содержимое внезапно перевернутой вверх дном бутылки, и тотчас же уснул: во сне он дышал ровно, однако занятно и чуточку жутковато морщил лоб.

Уэссел лениво зевнул и, глянув на исписанную малоразборчивыми каракулями первую страницу, вполголоса начал читать вслух:

1921

«О, Рыжеволосая Ведьма!» Перевод Л. Бриловой

I

Мерлин Грейнлжер служил в книжной лавке «Мунлайт Квилл», где вы, вероятно, бывали, — это как раз за углом от гостиницы «Риц-Карлтон» на Сорок седьмой улице. В лавочке «Мунлайт Квилл» царит (или, вернее, царила) самая что ни на есть романтическая атмосфера, если принять во внимание густой, намеренно созданный полумрак. Внутри пространство испещряли зазывно экзотические, красные и оранжевые, рекламные плакаты, а блики от глянцевых обложек экстренных выпусков подсвечивали его ничуть не меньше, чем висячая разлапистая лампа с абажуром из алого атласа, горевшая днями напролет. Это было книготорговое заведение, достигшее подлинной зрелости. Название его змеилось на вывеске над входом прихотливой вышивкой. Витрины, казалось, всегда были заполнены тем, что с трудом прошло через цензуру: томами в темно-оранжевых переплетах с названиями на небольших квадратиках белой бумаги. И повсюду был разлит запах мускуса, которым мудрый, непостижимый мистер Мунлайт Квилл распорядился обрызгать все вокруг: отчасти этот аромат напоминал лавку древностей в Лондоне времен Диккенса, а отчасти — кофейню на теплых берегах Босфора.

С девяти до половины шестого Мерлин Грейнджер вопрошал скучающих пожилых дам в трауре и юношей с темными кругами под глазами о том, нравится ли им такой-то и такой-то автор, или же их интересуют первые издания? Угодно им купить роман с фигурами арабов на обложке или сборник новейших сонетов Шекспира, продиктованных Бардом с того света мисс Саттон из штата Южная Дакота? Сам он, собственно говоря, предпочитал именно второе, однако в качестве служащего книжной лавки в рабочие часы напускал на себя вид пресыщенного знатока.

Каждый вечер в половине шестого, пробравшись через выставленные на витрине издания, чтобы опустить наружное жалюзи, и попрощавшись с непостижимым мистером Мунлайтом Квиллом, с его помощницей мисс Маккракен и секретаршей мисс Мастерс, Мерлин Грейнджер отправлялся домой — к девушке по имени Кэролайн. Он не ужинал с Кэролайн. Невозможно было представить, что Кэролайн согласится брать еду с его комода, где запонки лежали в опасном соседстве с прессованным творогом, а концы его галстука едва не ныряли в стакан молока; Мерлин никогда не приглашал ее поужинать вместе. Он ужинал в одиночестве. В кулинарии Брэгдорта на Шестой авеню Мерлин покупал коробочку крекеров, тюбик селедочного масла и несколько апельсинов — или же небольшую упаковку сосисок, немного картофельного салата и бутылку безалкогольного напитка; с этими припасами в коричневом пакете шел к себе в комнату в дом пятьдесят такой-то на Пятьдесят восьмой Западной улице — и ужинал, глядя на Кэролайн.

Кэролайн была совсем юной веселой особой лет девятнадцати и проживала с дамой постарше. Она походила на призрак — тем, что до наступления вечера вообще не существовала. Она обретала жизнь, только когда около шести часов в ее квартире зажигался свет, и исчезала, самое позднее, после полуночи. Ее чудная квартирка находилась в чудном доме с фасадом, облицованным белым камнем, как раз напротив Центрального парка. Задние комнаты ее квартиры выходили на одинокое окно одинокой комнаты, которую занимал одинокий мистер Грейнджер.

Он назвал ее Кэролайн, потому что она походила на портрет, изображенный на обложке одноименной книги, имевшейся в книжной лавке «Мунлайт Квилл».