Издержки хорошего воспитания

— Я тоже тебя люблю, Мерлин, — без затей ответила она. — Закажем еще бутылочку вина?

— Да! — подхватил Мерлин, и сердце у него заколотилось. — Ты хочешь…

— Выпить за нашу помолвку, — храбро перебила она. — Чтобы она оказалась недолгой!

— Нет! — почти что выкрикнул Мерлин, свирепо стукнув кулаком по столу. — Пусть она длится вечно!

— Что?

То есть… Ах да, теперь я понял. Ты права. Пусть она окажется недолгой! — Он рассмеялся и добавил: — Это я запутался.

Принесли вино, и они приступили к детальному обсуждению.

— Сначала обойдемся небольшой квартиркой, — начал Мерлин. — Да-да, ей-богу, я даже знаю такую — у нас в доме: одна просторная комната и что-то вроде гардеробной и кухоньки, а общая ванная на том же этаже.

Олив радостно захлопала в ладоши, а Мерлин подумал: «Какая все же она миловидная — во всяком случае, до переносицы, а ниже не очень». Олив с энтузиазмом продолжала:

— А как только мы сможем себе это позволить, снимем шикарную квартиру — с лифтом и консьержкой.

— И потом купим загородный дом и машину.

— Ничего лучше и представить себе не могу. А ты?

Мерлин замолчал. Он думал о том, что ему придется покинуть свою комнату в торце четвертого этажа. Однако теперь это мало что значило. За прошедшие полтора года — собственно, со дня визита Кэролайн в книжную лавку «Мунлайт Квилл» — он ни разу ее не видел. Спустя неделю после того дня свет в окнах ее квартиры перестал зажигаться: по вечерам внутренний двор заливала темнота, которая, казалось, слепо нащупывает его застывшее в ожидании незанавешенное окно. Затем окна наконец осветились, но вместо Кэролайн и ее посетителей там оказалось скучное семейство: низкорослый мужчина с усами щетинкой и полногрудая дама, проводившая вечера за тем, что, поглаживая себя по бедрам, переставляла с места на место всякие безделушки. Мерлину хватило двух вечеров, и он ожесточенно опустил занавеску.

Нет, Мерлин не представлял себе ничего лучше, как только пробивать себе дорогу в жизни на пару с Олив. У них будет дом в пригороде — окрашенный голубой краской, одним разрядом ниже белоснежных оштукатуренных коттеджей под зелеными крышами. На газоне вокруг дома будут разбросаны ржавые садовые лопаты, там же будет стоять сломанная зеленая скамейка и детская коляска с плетеным кузовом, покосившимся на левый бок. Но и газон, и детскую коляску, и сам дом, и весь мир обнимут руки Олив — слегка располневшие, руки неооливийского периода, который наступит, когда ее щеки начнут при ходьбе чуть подрагивать от слишком усердного массажа лица. До ушей Мерлина донесся ее голос — у самого уха:

— Я знала, что ты собирался сказать об этом сегодня вечером. Я заметила…

Она заметила. О да, Мерлина вдруг разобрало любопытство: многое ли ей заметно? Заметила ли она, что девушка, вошедшая в компании троих мужчин и севшая за соседний столик, не кто иная, как Кэролайн? Да-да, заметила она это или нет? Заметила ли, что мужчины принесли с собой спиртное — куда крепче, чем красные чернила от Пюльпа, будь у них даже втрое больше градусов?

Мерлин с перехваченным дыханием не сводил с них глаз, урывками вбирая в себя разлитый по воздуху нежный и негромкий монолог Олив: она, словно трудолюбивая пчела, извлекала из незабываемого момента всю сладость. Мерлин прислушивался к звяканью льда в бокалах и к дружному смеху, которым все четверо встречали какую-нибудь шутку, и смех Кэролайн, столь ему памятный, взбудоражил его и властно побудил его сердце воспарить и устремиться к ее столику, чему оно послушно подчинилось. Мерлин отлично видел Кэролайн, и ему почудилось, что за истекшие полтора года она переменилась — пускай и самую чуточку. То ли свет так падал, то ли щеки у нее немного впали и глаза потускнели, хотя и сделались более влажными? Но медь в ее рыжих волосах наливалась прежней густотой, губы все так же намекали на поцелуи, в точности как и ее профиль, который возникал порой перед его взором на фоне книжных рядов, когда в лавку — уже без лампы с алым абажуром — проникали сумерки.

И Кэролайн пила. Утроенный румянец на ее щеках составили молодость, вино и отличная косметика — это было Мерлину ясно. Она невероятно веселила юношу, сидевшего слева от нее, и толстяка, сидевшего справа, и даже пожилого господина напротив, который время от времени смущенно хмыкал не без оттенка укоризны, свойственной поколению постарше. Кэролайн то и дело принималась напевать песенку, и Мерлин разобрал слова:

Наплюй на все печали,
Держись от бед подале…

Толстяк наполнил стакан Кэролайн янтарной желтизной. Официант, круживший вокруг столика и беспомощно взиравший на Кэролайн, которая учинила оживленный и лишенный всякого смысла допрос относительно сочности того или иного блюда, ухитрился разжиться наконец неким подобием заказа и спешно удалился.

Олив обращалась к Мерлину:

— Так что же, когда?

В голосе у нее прозвучало легкое разочарование. До Мерлина дошло, что он только что ответил отрицательно на какой-то ее вопрос.

— Ну, когда-нибудь.

— А тебе разве все равно?