Изгнание беса (сборник)

Блоковые, выказывая усердие, побежали в проходе. Рассыпали затрещины и тычки, сопели и вполголоса матерились. Правда, ярость их была скорее для виду. Блоковые жили тут же, в закутке, за хлипкой перегородкой и уже прекрасно усвоили, что брань, затрещины и тычки – это только днем и только в присутствии офицеров. Ночью же в придавленных темнотой бараках свои законы. Не следует черезчур свирепствовать – найдут утром с вывалившимся языком и мутными от удушья глазами. Парочка таких случаев уже была. Виновных, естественно, не обнаружили. Поэтому блоковые даже под свинцовых взглядом Скотины Бака не слишком стремились забраться в гущу с трудом разгибающихся, полосатых тел. Больше суетились, чтобы тоже не схлопотать по зубам. Я улучил момент и как обычно сунул на грудь сбереженную пайку. Правда, даже этот покалывающий кусочек жизни меня не радовал. Ужасно ныла спина, и позвоночник, хрустя, казалось, разламывался на части. Отдавал на скуле болью длинный кровоподтек: это приложился Сапог, увидев, что я везу полупустую тачку. Вероятно, поэтому я далеко не сразу вспомнил о Водаке. Но когда вспомнил, тут же вылетели из головы и позвоночник, и сохлая пайка, и кровоподтек, и нарывающий третий день под ногтем указательный палец, и даже то, что вчера, поздно вечером, уже перед самым отбоем, сидя в тоске на нарах и дожидаясь, пока выключат свет в бараке, я с внезапным испугом сковырнул кончиком языка два левых зуба и выплюнул их в ладонь.

Лежанка Водака морщинилась брошенным кое-как одеялом. Рядом со мной, по порядку номеров, в шеренге, его тоже не было. От неожиданности я чуть было не опустился обратно. Однако Скотина Бак, будто почуяв, воткнулся в меня диковато-кабаньим взглядом. Или, может быть, не в меня. Все равно. Никогда нельзя знать, куда эта сволочь смотрит.

Клейст, похрипывая простуженной грудью, чуть было не вывалился из строя.

– Ушел… Видишь, Анатоль, он ушел все-таки?.. Ах, майор, я же предупреждал его – бесполезно, поймают…

Глаза у него немного светились от голода.

– Теперь – что? Теперь, значит, расстреляют каждого пятого…

– Ну тебя-то не расстреляют, – неприязненно сказал я.

– Меня – вряд ли… Меня Скотина Бак оприходует… Мордой в грязь… Скоро уже… Наверно, сегодня…

– Помнится, вчера ты говорил то же самое.

– Ахтунг!.. На выход, на выход!.. – бешено заорали блоковые.

Они скопились в дверях, выпятив звериные подбородки. Скотина Бак, подавая сигнал, махнул дубинкой. Десятки деревянных подметок несогласованно застучали по полу. Шеренга заколыхалась. Передо мной сотрясалась в кашле сутулая спина Хермлина. Лопатки у него выпирали даже сквозь жестяную робу. Водак, насколько я мог судить, ушел где-то в разгаре ночи. В час, когда часовые на вышках неудержимо клюют носами, вздрагивают, точно от ужаса, и подергивают на груди непромокаемые накидки. Мы с ним много раз обсуждали эту возможность. Выйти незамеченным из барака на самом деле нетрудно. Гораздо труднее пересечь плац, гладкий и голый, пронизываемый лучами прожекторов. Охранники, не разбираясь, стреляют в любую тень. Просто от скуки – чтобы не задохнуться беспамятством среди непроницаемой темноты. Я прикинул, какие у него могут быть шансы. Шансы были, если, конечно, отбросить Клейста с его предсказаниями. Я бы даже сказал, что очень неплохие шансы. У каменоломен колючая проволока поставлена всего неделю назад. Ток через нее пока не пропущен – не успели дотянуть провода. Есть там одна канавка, мы ее отметили в первый же день. Неглубокая такая канавка, от силы – полметра. Тянется, расширяясь за проволокой, к оврагу, обметанному кустарником. С вышек, скорее всего, не просматривается, так что очень удобно. Правда, понизу она заколочена щитом из досок. Но – сочится ручей, тихонький опять таки, почти незаметный. Значит, земля, наверное, мягкая, можно более-менее подкопать. Водак считал, что если скребком, то управится минут за пятнадцать. В крайнем случае – полчаса, а полчаса – это, прямо скажем, не время. Я ему остро завидовал в эту минуту. Пробирается сейчас по оврагу, раздвигает мокрые ветви. Мне уйти вместе с ним было нельзя. Катарина держится до сих пор только нашими ежедневными встречами. А так бы, разумеется, чего проще. Отсюда до города по прямой, наверное, километров сорок. Завтра к вечеру, если бы повезло, могли бы добраться. Или, может быть, еще раньше выйти к передовым постам. Хотя – какое там завтра; я осторожно вздохнул. Это для нас только – завтра, и через неделю, и через месяц. А для них, всех, оставшихся за чертой хроноклазма, вообще ничего – одно бесконечно длящееся сегодня.