Изгнание беса

– Жив?

– Жив …

Длинная игла вонзилась мне в руку на сгибе. Сделали укол. Вдруг начала ужасно разламываться голова.

– Скорее! Скорее!- обретая сознание, прошептал я.- Специалиста по связи! Прямо сюда!..- Я не был уверен, что выживу. Третий Вавилон. Под черепом у меня плескался крутой кипяток, и я боялся, что забуду разноцветную схему проводов, откуда тянулась тонкая,

едва заметная жилочка к Нострадамусу. Фирна. Провинция Эдем.- Скорее! Скорее! У нас совсем нет времени! ..

10. ФИРНА. ПРОВИНЦИЯ ЭДЕМ.

Сестра Хелла стояла у окна и показывала, как у них в деревне пекут бакары. Она месила невидимое тесто, присыпала его пудрой, выдавливала луковицу – вся палата завороженно смотрела на ее пальцы, а Калеб пытался поймать их и поцеловать кончики.

– А у меня мама печет с шарапой,- сказал Комар,- чтобы семечки хрустели.

– С шарапой тоже вкусно,- ответил Фаяс.

Только Гурд не смотрел. Он был – нохо – и не мог смотреть на женщину с бесстыдно открытым лицом. Он лежал, зажмурившись, сомкнув поверх простыни темные ладони, и монотонно читал суры.

Голос его звенел, как испуганная муха.

Фаяс сказал ему:

– Замолчи.

Муха продолжала звенеть.

Сестра Хелла приклеила на стекло две лепешки, и Калеб издал нетерпеливый голодный стон, будто бакары и в самом деде скоро испекутся, но сестра Хелла забыла оторвать руки – вдруг прильнула белой шапочкой к окну, и он тоже прекратил смеяться – нелепо разинул рот, словно хотел проглотить целый хлеб.

На рыночную площадь перед больницей выкатился приземистый массивный грузовик в защитных разводах – чихнул перегретым мотором и замолк. Какие-то люди торопливо выскакивали из кузова. Неожиданно стукнул короткий выстрел, еще один, загремела команда, и истошно, как над покойником, завыли старухи-нищенки.

Тогда сестра Хелла медленно, словно без памяти, попятилась от окна и закрыла потухшие глаза. А Калеб прижался в простенке, и серебряный бисер влаги выступил у него на коричневой распахнутой груди.

– Солдаты,- крупно дрожа, выговорил он.

Железный ноготь чиркнул по зданию, оглушительно посыпались стекла. Фаяс хотел подняться, и ему удалось подняться, он даже опустил на пол загипсованную ногу, но больше ничего не удалось,- закружилась голова, и крашеные доски ускользнули в пустоту, он схватился за спинку кровати. Тоненько заплакал Комар:- Спрячьте меня, спрячьте меня!..- Ему было пятнадцать лет. Калеб, точно во сне – бессильно, начал дергать раму, чтобы открыть,- дверь отлетела, и ввалились потные грязные боевики в пятнистых комбинезонах.

– Не двигаться! Руки на голову!

У них были вывернутые наружу плоские губы и орлиные носы горцев. Их называли «мичано»- гусеницы.

Фаяс поднял опустевшие руки. Он подумал, что напрасно не послушался камлага и поехал лечиться в город.

Теперь он умрет.

Была неживая тишина. Только Гурд шептал суры. Он тоже встал, но руки на затылок не положил. Капрал замахнулся на него прикладом.

– Нохо!- изумленно сказал он.- Ты же нохо!- Прижал левую ладонь к груди – Шарам омол!

– Шарам омол,- сказал Гурд, опустив веки.

– Как мог нохо оказаться здесь? Или ты забыл свой род? Или ты стрижешь волосы и ешь свинину?- Капрал подождал ответа, ответа не было. Он сказал.- Этого пока не трогать, я убью его сам.

Черные выкаченные глаза его расширились.

– Женщина!

Сестра Хелла вздрогнула.

Отпихнув солдат, в палату вошел человек с желтой полосой на плече – командир.

– Ну?

– Женщина,- сказал капрал.

Командир посмотрел оценивающе.

– Красивая женщина, я продам ее на базаре в Джумэ, там любят женщин с Севера. Всех остальных. . .

Он перечеркнул воздух.

Гурд, стоявший рядом с Фаясом, негромко сказал:

– Мужчина может жить, как хочет, по умирать он должен, как мужчина.

Он сказал это на гортанном диалекте, но Фаяс понял. И капрал тоже понял, потому что прыгнул, плашмя занося автомат, – Поздно!- Худощавое  тело Гурда, как змея, распласталось в воздухе – командир схватился за горло, меж скребущих кожу, грязных ногтей его торчал узкий нож с изогнутой ритуальной рукояткой.

Каждый нохо имел такой нож.

– Не, надо! Не надо!- жалобно закричал Комар.

Капрал надул жилистую шею, командуя.

Обрушился потолок.

Фаяс загородился тощей подушкой. Ближайший солдат, выщербив очередью стену, повернул к нему горячее дуло. Сотни полуденных ядовитых слепней сели Фаясу на грудь и разом прокусили ее …

Прицел на винтовке плясал, как сумасшедший. Он сказал себе:- Не волнуйся, тебе незачем волноваться, ты уже мертвый.- Это не помогло. Тогда он представил себя мертвым – как он лежит на площади и мичано тычут в него ножами. Прицел все равно дергался. Тогда он прижал винтовку к углу подоконника. Он терял таким образом половину обзора, но он просто не знал, что можно сделать еще. Видны были двое – самые крайние. Он выбрал долговязого, который поджег больницу. Он подумал:- У меня есть целая обойма, и я должен убить шестерых.- Долговязый вдруг пошел вправо, он испугался, что потеряет его и мягко нажал спуск.