Изгнание из рая

- А теперь ты мне скажи: как ты прогнал от нас Жмака? Я тебе за это готова в ножки поклониться.

- Да как? Вы же бросили меня ему в пасть, вот я и выкручивался. Так мне как - садиться на комбайн?

- А разве я когда-нибудь была против? - сказала Зинька Федоровна.

И тут пошел дождь. Перед тем земля, раскаленная солнцем, была твердая, как бычий лоб, а теперь за одну ночь раскисла, расползлась, как в половодье, и уже не была доброй и всеплодящей, а только хищно-беспощадной и стремилась изо всех сил засосать тебя в свои дебри, проглотить, бесследно смыть.

Однако в намерения автора не входит описание дождей. Автор не может (и не хочет!) конкурировать с классиками. Несмотря на свой преклонный возраст, автор до сих пор еще помнит гениальную картину украинских дождей у Коцюбинского: "Идут дожди. Холодные осенние туманы клубятся вверху и спускают на землю мокрые косы..." Но классики не знали, что такое пятьдесят миллионов тонн сахарной свеклы. Такого количества этих, как пишут наши журналисты, "сладких корней" вообще не знал ни один народ. И никто не знает, как это посеять, как прорывать, пропалывать, ухаживать, а самое главное: как выкопать?

Мы копаем свеклу! Нас пятьдесят миллионов, а свеклы - пятьдесят миллионов тонн, да еще добавим десять миллионов тонн земли, налипшей на корни. И вот в мире происходит то и се, одни страны развиваются сюда, другие развиваются туда, третьи вовсе не развиваются, а над ними нависают те, кто с жиру бесится, а мы знай копаем свеклу. Копаем в земле тугой, как бычий лоб, и в развезенной, как хляби небесные в старых книгах, и в скованной морозами, твердой, как танковая броня, копаем неутомимо, упрямо и упорно, потому что хотим, чтобы в этом жестоком и безжалостном мире было хотя бы немножко чего-то доброго и сладкого. Оставим доброту абстрактную для упражнений кабинетных философов. Мы люди конкретного действия, мы кормим людей, так и запишем. А тем временем будем копать свою свеклу, потому что ее много, а времени мало.

На рассвете, в дикой темноте, по непролазному болоту добрел до Гришиного комбайна дядька Обелиск и сообщил:

- Прибыли товарищи из области!

- Сколько? - спросил Гриша.

- Двое. Мужчина и женщина. А может, женщина и мужчина. Тут я не разобрал. Ночевать негде, так я их к Самусю-Несвежему.

- Там же этот учитель новый.

- Поместились. Теперь требуют вас.

- Откуда они, говорите?

- Из самой области.

- И что?

- Требуют.

Тут невольно придется возвратиться к началу этой главки. Почему "Ой лопнул обруч..."? Может, следовало сказать: треснул? Ведь мы уже приводили слова одного нашего уважаемого поэта: "У человека лопалось терпение". Не будем скрывать, приводили для смеха. Потому что в нашем народе слово "лускать", "луснул" всегда применялось если не к плодам земным (семечки, орехи), то к смеху, и если кто-нибудь слишком смешил людей, то они добродушно восклицали: "А чтоб ты луснул!"

Что же касается терпения, то оно могло только лопнуть, в крайнем случае, так, как лопаются обручи на бочках и кадушках, о чем говорит и наша песня: "Ой лопнув обруч та й коло барила..."

Дальше в песне речь идет о девушке, которая обманула казака, но нам сейчас не до девчат.

Когда Гриша Левенец, сидя на свекловичном комбайне, среди хлябей небесных и земных, услышал, что снова по его душу приехали какие-то проверяльщики, то, несмотря на свой молодой возраст и абсолютно ничтожный руководящий стаж, почувствовал, что у него терпение лопается, как обруч на бочонке.

Расписание часов у Гриши теперь было такое, как натянутая струна или тугой барабан. Целый день - дела в сельсовете с их неизбежными хлопотами, маленькими радостями, разочарованиями, мелкими конфликтами и достижениями, размах которых ограничивался только размерами Веселоярска.

Затем мотоциклом домой, кое-какой ужин, снова мотоцикл - и на свеклу к Педану. Целую ночь на комбайне (Педан спал в вагончике и подменял Гришу на рассвете), перед восходом солнца домой, три-четыре часа поспать - и на боевой пост, доверенный веселоярцами, к Ганне Афанасьевне и дядьке Обелиску. Так пошла жизнь. А как она должна идти? - спросил бы нас Гриша. А мы спросим у вас. Все правильно, как сказал бы Самусь, но Самуся не было, он исчез из нашего повествования, а сила его отнюдь не такая, чтобы, как говорил когда-то над гробом Петра Первого Феофан Прокопович, "оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам".

Даже духа Самуся не осталось в Веселоярске, а если это так, то не будем упоминать и его высказываний.