Изгнание из рая

— Поймите меня правильно, — встал, наконец, Недайкаша из-за стола, и Гриша увидел, что он невысокого роста и весьма болезненный на вид, — наш долг придерживаться законов, следить, чтобы не было никаких нарушений. Ваш случай особый, и если бы не это заявление на вас, мы бы не придирались. Но теперь — надо подождать. Думаю, все будет в порядке и со временем можно будет вернуться к этому вопросу…

Тут в духе старинных романов Недайкаша должен был бы воскликнуть: «Я прощаю вас за невольный обман!» — а Гриша в свою очередь: «А я прощаю вас за чрезмерную придирчивость!» — а потом броситься в объятия друг к другу, расцеловаться и заплакать.

Гай-гай, кто же обнимается, целуется и плачет в наш атомный век? К тому же мы знаем, чем кончаются все эти сладкопевные прощения. Разве в бессмертной поэме «Фауст» над несчастной Маргаритой, брошенной в темницу, не звучит голос с неба: «Спасена!» — вопреки безжалостным словам Мефистофеля: «Она обречена!»? А что получается на самом деле? Побеждает не всепрощающий голос неба, а жестокая дьявольская сила. Короче говоря, Гриша мог пожалеть, что надел новые брюки. Необязательно надевать новые брюки только для того, чтобы оказаться в состоянии апории. Зато он теперь убедился в целесообразности мудрого совета Ганны Афанасьевны читать законы и постановления. Чтобы жить счастливо, надо знать то, что твердо установлено. А, как говорил философ, кое-что твердо установлено не потому, что оно само по себе очевидно и убедительно, а потому, что оно удерживается окружающим его.

Гриша возвращался автобусом в Веселоярск, вокруг расстилались широкие поля богатой родной земли, снова словно бы летал над этой землей невидимый хор, но уже не на золотистых, а на черных крыльях, и хотя пел снова о просе, да не так, как раньше, а наоборот:

А мы просо вытопчем, вытопчем!
Ой, дед-ладо, вытопчем, вытопчем!

Более всего он боялся сказать обо всем Дашуньке. Ну как ты тут объяснишь? Но она все поняла без объяснений.

— Не приняли? Только и хлопот! Все равно примут — куда они денутся! Бездари всякие по десять раз сдают экзамены и прорываются в институты. А ты ведь у меня умный! Умный же?

— Да, наверное, не очень глупый, — насупился Гриша, а потом вдруг просиял и встрепенулся и уже со свежими силами предстал перед Ганной Афанасьевной, которая, к сожалению, не владела необходимой для таких случаев чуткостью и не подняла Гришино настроение еще на несколько градусов, а наоборот, резко опустила его, сообщив:

— Тут, пока вас не было, депутатская группа по торговле и бытовому обслуживанию проверила продмаг и выявила отсутствие в продаже пшена.

— Пшена?

— Ага. Они будут вам докладывать, чтобы вы приняли меры, Григорий Васильевич.

— По пшену?

— По пшену.

Гриша вспомнил, как еще перед открытием Веселоярского музея под открытым небом, забрел сюда откуда-то дурень со ступой, таскал ее всюду, допытывался у пионеров:

— Откуда пшено берется?

— Из магазина!

— А там где берется?

— Привозят!

— Хотите, я покажу, как ваши предки делали пшено?

— Не хотим!

Никто ничего не хочет знать, а каждому дай! Теперь вот дай пшено. А кто будет сеять просо? Когда пропадают озимые, пересеваем только ячменем, будто все мы пивовары. А где взять пшено? И спросить бы у него: зачем он ездил в область? Чтобы вернуться и тебе сказали: нет пшена? Если бы встретили вестями, что за время его отсутствия на Веселоярск наползли новые толпы ухажеров за Дашунькой, он бы не удивился. Но встретить пшеном?

Тут автор, может, впервые пожалел, что бросил своего героя на произвол судьбы. Доктора эрудических наук Кнурца отправил на пенсию, сам засел в столице, в Веселоярск даже не наведывался. А был бы рядом с Гришей Левенцом в такую трудную минуту его жизни, разъяснил бы ему, что пшено очень полезно, что на пшене держалась вся цивилизация Киевской Руси, все победы нашего казачества, пшеном выкормлены и Ярослав Мудрый, и Сковорода, да и Иван Петрович Котляревский, о чем он недвусмысленно заявил в своей бессмертной «Энеиде», уже в первой книге среди излюбленных яств вспоминая классическое блюдо пшенное — кулеш:

Там яства и приправы — чудо!
Бери что хочешь, наугад.
Конца не видно переменам:
Свиная голова под хреном,
Кулеш, лепешка и лапша.
Тому — индюк с подливой лаком,
Другому — корж медовый с маком,
И путря тоже хороша.

(Перевод В. Потаповой)

Разумеется, ничего подобного в «Энеиде» Вергилия вы не найдете, так что можете и не искать. Нет там ничего и о пшене, а вот в «Энеиде» Котляревского про пшено речь идет и в части третьей, и в четвертой, и в пятой, как, скажем, хотя бы вот такое место: